С ПЕРВОГО ДО ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ ВОЙНЫ |

С ПЕРВОГО ДО ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ ВОЙНЫ

19 апреля 2010 3625

Воспоминания артиллериста

Василий Кузьмич Щапов родился 8 августа 1920 года в селе Траханиотово Пензенской области, русский, из зажиточных крестьян. Умер 17 января 2010 года в Сергиевом Посаде. Военную присягу принял 11 июля 1941-го. Проходил службу в Вооруженных Силах СССР с 26.04.1941 г. по 29.11.1946 г. в должностях от радиста до начальника разведки артдивизиона, закончил командиром минометного взвода. Воинское звание — старший лейтенант. Войну начал 22 июня 1941-го на западной границе СССР. Участвовал в боях на Юго-западном, Южном, Сталинградском, Центральном, 1-м и 2-м Белорусском фронтах. Награжден военными орденами и медалями, юбилейными медалями. В середине 90-х годов написал воспоминания “Моя война”, из которых взяты эти отрывки.

Первые дни войны

На срочную военную службу я был призван 26 апреля 1941 года. Ехали в товарных вагонах, где были двухъярусные деревянные нары, через всю Украину. На остановках разглядывали чистенькие белые вокзалы, например, Фастов. А в Полтаве восхищались цветущими садами вишни и яблонь. В Подволочиске мы успели сходить в железнодорожный буфет и в магазин, который располагался недалеко от вокзала. Продавец, предлагая товар, говорил, что он уступит и продаст дешевле, особенно для бойцов Красной Армии. “Как это дешевле, ведь цены государственные!” — “Нет, у нас торговля частная”. На конечной остановке нас выгрузили из вагонов, и мы пешим ходом через лес, по воде дошли до воинской части, которая дислоцировалась в деревне Грушевка Львовской области.

После карантина нас обмундировали и в казарму. За несколько дней пребывания в городке я успел побывать в Ленинской комнате, библиотеке. Начались занятия по строевой подготовке. Я сразу почувствовал крепкую дисциплину, порядок и компетентность офицеров и младших командиров. Мне очень понравилось. Зачислили меня в отделение связи радистом батареи 723-го гаубичного артиллерийского полка 159-й стрелковой дивизии. Но рацию так и не получил.

В первых числах июня мы выехали в летние лагеря. После оборудования лагеря начались занятия по специальности. Но, увы, успели провести одно-единственное занятие по изучению полевого телефонного аппарата, так как уже на следующий день нас отправили на границу, в район городов Рава-Русская и Немиров, на строительство дотов.

21 июня, не закончив оборудование укрепленной линии, мы вернулись в лагерь. Утром 22 июня в 6 часов в расположение нашей части прибыл командир дивизии и объявил боевую тревогу. Кто-то сказал, что это, наверное, учебная тревога. Но прибывший старшина Сахно скомандовал: “Забрать личные вещи и построиться, сбор на опушке леса, у дороги”. После завтрака в полной боевой готовности мы собрались в указанном месте. Там уже была установлена трибуна. Начался митинг, и нам объявили, что немцы вероломно напали на нашу Родину — война. Выдали нам медальоны и объяснили, что необходимо написать фамилию, имя, отчество, домашний адрес, вложить их внутрь и положить в брючный кармашек спереди.

Наш артполк имел на вооружении 122-миллиметровые гаубицы. Один дивизион на механической тяге, а два дивизиона на конной тяге. Весь артполк тронулся походной колонной в западном направлении, следом за стрелковыми полками. Начались разговоры о том, куда же нас везут — то ли на Киев, то ли к границе. Конечно же, мы шли к границе. Только успели мы покинуть наши летние квартиры, как налетела на лагерь немецкая авиация и разбила его. Часам к 12 стала слышна артиллерийская канонада, а в четыре часа дня 22 июня мы уже заняли огневые позиции и оборудовали наблюдательный пункт рядом с боевыми порядками пехоты. Я тогда не имел понятия (как и все солдаты нашей дивизии), что такое война, даже какое-то приподнятое настроение было у всех.

Сзади нас густой лес, за лесом — поле, где была установлена батарея, с которой уже была налажена связь. С наступлением темноты немцы прекратили атаки и обстрел. Наша батарея всю ночь вела беспокоящий огонь по переднему краю и тылам немцев. Но вот ранним утром 23 июня немцы после непродолжительной артподготовки возобновили наступление. Атаки продолжались весь день. К вечеру наша пехота не выдержала и отступила. Ночью положение было восстановлено. 24 и 25 июня все повторилось, а 26 июня после массированного налета авиации и артиллерии противника началось массовое отступление по всему фронту. Наше отступление немцы сопровождали обстрелом осколочными снарядами.

Мы только успели установить два орудия на новой позиции, а я с товарищами еще не успел проложить кабель на наблюдательный пункт. Слева на опушке леса стоял отдельный домик с колодцем во дворе. Я побежал с котелком за водой. Прицепил котелок, опустил его в колодец. В это время послышалась автоматная очередь, пули просвистели выше моей головы. Я, естественно, присел за сруб колодца. Тут я и увидел прямо перед собой двух немцев с автоматами, идущих к колодцу. Я выстрелил из карабина и одного убил. Второй немец побежал назад. От батареи побежали наши солдаты из орудийного расчета, завязалась рукопашная. Два орудия захватили немцы, а из орудийного расчета остались в живых только двое. Оказалось, что немцы, прорвав нашу оборону, вышли к нам в тыл.

Вот теперь я понял, что такое война. Из оставшихся в живых оказались кузнечане: Жаринов Сергей и Иван Кошкодаев, он до войны работал парикмахером в Центральной парикмахерской на Комсомольской улице. Так как неустановленные орудия оказались в упряжке, то ездовые, увидев немцев, погнали лошадей с орудиями в тыл за отступающими пехотинцами. Мы трое оказались отрезанными от своего полка.

На опушке леса к нам присоединился сержант, командир отделения связи. Он приказал: “Окопайтесь здесь и ждите меня, я пойду вперед, разберусь, где тут немцы, а где наши”. Но он не вернулся — или попал в плен, или был убит.

День клонился к вечеру, жара спала. Мы, посоветовавшись, решили идти по хорошо накатанной грунтовой дороге. Но вовремя сориентировались, так как сначала пошли не в ту сторону, и повернули на восток.

По большаку двигалась масса беженцев. Люди несли свой скарб, а некоторые ехали на лошадях, но таких было мало. Многие гнали свой скот. Следом за беженцами показалась колонна солдат, мы присоединились к ним. По обочинам дороги лежали трупы людей и скота, валялось много домашних вещей: все, что осталось после налета немецкой авиации на беженцев, идущих впереди. В кювете лежал один поляк, раненный в живот, кишки вывалились на землю, он стонал и просил, чтобы его пристрелили. Но никто к нему не подошел. Это было так страшно!

Километра через два на опушке леса увидели дом. Возле него никого не было, и мы долго наблюдали, не решаясь подойти. Но вот наконец из дома вышел солдат. Присмотрелись — свой. Часовой вызвал офицера, который разрешил нам подойти и стал расспрашивать, кто мы такие. Я сказал, что мы разыскиваем свой 723-й артполк. Он нам ответил, что где наш полк не знает, и дал нам задание установить, есть ли в роще и за рощей немцы. Мы зашли в лес, в кромешную темень, прошли через лес — кругом тишина. Доложили, что немцев нет нигде. Нам разрешили отдыхать. Во дворе под открытым небом было много сухой травы, на которую мы и легли спать. Но сразу заснуть так и не удалось — не давали самолеты противника: то пролетала “рама” (разведчик), то шли на восток эскадрильи бомбардировщиков, монотонно гудя.

На рассвете мы продолжили путь на восток, но своих догнали только на следующий день в лесу, где сосредоточились подразделения легкого артполка и нашего. Сразу же увидели своих товарищей — крепкие рукопожатия и объятия, как будто не виделись бог знает сколько времени. Большая радость, что мы опять вместе, в своем полку. Лес, зелень, буйная растительность и теплая солнечная погода, дурманящий аромат трав — все это создало такую хорошую обстановку, настроение... Кругом полевые кухни готовили обед, а среди личного состава веселый разговор, шутки, игра на музыкальных инструментах. Но долго тут задерживаться было нельзя — противник своими обходными маневрами вынуждал нас на дальнейшее отступление.

С наступлением темноты все подразделения двинулись на восток...

В августе 1941-го Василий Кузьмич был ранен, лечился в госпитале, после был зачислен связистом в 8-й корпусной артполк Резерва Главного Командования.

Харьковская операция

Полк продвигался на Матвеев курган для занятия огневых позиций. Орудия были тяжелые — 152-миллиметровые пушки на механической тяге. Когда проходили Ростов-на-Дону, шел дождь и тут же замерзал. Плащ-палатки на солдатах превратились в несгибаемые панцири. Так как наш полк входил в состав корпуса Резерва Главного Командования, его частенько перебрасывали с одного участка на другой. В обороне, на Матвеевом кургане, наблюдательный пункт был рядом с пехотой. Мне приходилось переходить по траншеям (страшно подумать), в которых лежали замерзшие трупы наших солдат.

Зима 1941-1942 годов была суровой, валенок не давали, полушубков тоже: сапоги на одну портянку и шинель без ватника.

Артиллерийские позиции приходилось менять чуть ли не каждый день — известная Харьковская операция. Сугробы по пояс, орудия тяжелые, дальнобойные, мороз до 40 градусов, а ситуация была такая, что войска находились почти в окружении. Обстрел противник вел с двух сторон, днем его авиация не давала покоя, то и дело обрывалась связь, приходилось искать обрывы и связь восстанавливать.

Я дежурил на промежуточном пункте. И вот пошел по линии искать обрыв. Нашел и соединил провод, проверил через запасной аппарат — связь восстановлена. Только хотел возвращаться на пункт, увидел впереди человека, который перерезал кабель. Я подключил аппарат — связи опять нет. Немец тянет провод, но я его уже соединил. Он, видимо, подумал, что провод за что-то зацепился, начал его сматывать со своего конца, приближаясь ко мне. Меня он не видел, так как я стоял за деревом. Он, видимо, хотел этот кусок в сто метров смотать, отнести подальше и выбросить, затруднив тем самым мне работу. Ему это не удалось: я, подпустив его метров на двадцать, застрелил из карабина.

Направление стрельбы приходилось менять без смены огневых позиций, то есть разворачивали орудия на 180 градусов и били в противоположную сторону. В таких случаях тяжелее всего было связистам. Кабель-то нужно было смотать с одной стороны и проложить в противоположную. И так всю зиму до 3 марта, когда меня при сильном артобстреле ранили на линии и отправили в медсанбат под Лисичанском.

После четырехмесячного лечения Василия Кузьмича направили на курсы артиллерийских младших лейтенантов под Сталинград. После их окончания его зачислили в 384-й артполк 193-й стрелковой дивизии на батарею командиром взвода. Полк только что вывели из кровопролитных боев под Сталинградом и позже направили на фронт под Курск.

Курская дуга

Сталинградская битва закончилась полным разгромом немецко-фашистских войск. Это было начало конца войны. После непродолжительного отдыха и пополнения людьми и техникой, мы погрузились в эшелоны и в конце февраля прибыли на станцию Елец, откуда походными колоннами отправились на передовую, то есть на Курский выступ.

Все дороги были занесены снегом. Метровые сугробы затрудняли движение. Снабжение продовольствием почти совсем прекратилось. Питались только картошкой без хлеба и без соли, и то доставали у местного населения. Орудия приходилось вытаскивать на себе. Зимнее наступление наших войск было тяжелым, с трудом продвигались по 2-4 километра в сутки. А в начале апреля наши части встали в оборону.

Между тем разведка донесла, что немцы готовят крупное контрнаступление. Как стало известно (спустя много лет), советское командование решило дать им эту возможность. А мы тогда знали только то, что должны были знать: крепко держать рубеж и не пропустить фашистов, перемолоть его стратегические резервы, а затем перейти в решительное наступление, что и было сделано.

В течение месяца мы отбивали атаки немцев с большими для них потерями. Чего стоило только одно танковое сражение под Прохоровкой! А упреждающий удар нашей артиллерии и авиации по скоплениям фашистских войск! Немецкое командование очень надеялось на успех в связи с применением новых танков “тигр”, “пантера” и самоходных артиллерийских установок “Фердинанд”. Но все они горели, как свечки, от огневой мощи усовершенствованных танков Т-34 и противотанковых орудий. Наши батареи 76-миллиметровых орудий были выдвинуты на прямую наводку для уничтожения вражеской техники.

Общее наступление было продолжено 26 августа, наши войска с ходу форсировали реку Сев, заняв плацдарм за рекой шириной по фронту до 20 км и 10 км — в глубину.

Немцы начали наносить контрудары большими силами пехоты и танков. Контратаки были все отбиты, и мы двинулись вперед, наращивая темп наступления с каждым днем. Немцы бежали под натиском наших войск к Десне.

Однажды при переходе с одного наблюдательного пункта на другой я попал под артобстрел. Я, естественно, бросился на землю и угодил в старый орудийный окоп. Вокруг рвались снаряды. Я почувствовал, что рядом со мной что-то упало. Когда окончился обстрел я встал, то с ужасом увидел, что у меня в ногах, там, где я только что лежал, из земли торчит неразорвавшийся снаряд…

Наступление в Белоруссии

Наше наступление было настолько стремительным, что некоторые отступающие подразделения немцев оказывались на параллельных дорогах у нас в тылу и сдавались в плен. Наша дивизионная артиллерия ушла намного вперед от пехотных полков. Впереди был город Слуцк. Командир артполка подполковник Болдасов дал задание мне — подойти с разведчиками к Слуцку и установить наличие там немцев. Мы с тремя разведчиками подошли к городу и с помощью бинокля стали просматривать окраину. Немцев вроде нет, и мы двинулись к домам. Но тут же по нам дали автоматную очередь. Тогда мы зашли с другой стороны дома и увидели трое немцев: они стояли в окопе и стреляли в том направлении, где только что были мы. Я скомандовал: “Хенде хох!” Они повернули автоматы в нашу сторону. Тогда мы их расстреляли. Дальше уже немцев не было. А с правого фланга мчалась наша кавалерия. За эту операцию я был награжден орденом Красной Звезды. Слуцк был освобожден. А к вечеру уже был освобожден и город Барановичи. Но если Слуцк был взят целым и невредимым, то Барановичи все горели.

В другой раз при разгроме немецкого арьергарда все немцы разбежались, побросав оружие и бронетранспортеры. Дело было вечером, уже стемнело. Я подошел к одной телеге, и в это время начался минометный огонь. Я упал на землю рядом с повозкой. Обстрел прекратился, а я увидел под повозкой человека. Подумал, что это один из моих разведчиков и позвал его. Но тот не ответил. Оказалось, это немец. Тогда я скомандовал: “Ком цу мир, ком цу мир!” (иди ко мне). Он вылез из-под телеги, тут же поднял руки и лопочет: “Гитлер капут, плен”. Тогда я ему показал направление на восток, махнул ему рукой и сказал: “Геен, геен” (дескать, иди). Такие случаи стали регулярными, когда пленных разоруженных немцев группами направляли без охраны: “Геен зи нах остен” (идите на восток). И они уходили. Но так было до того, когда я увидел собственными глазами, как немцы зверски обращаются с нашими пленными.

На одной лесной поляне мы подходили к какой-то хибаре. Вблизи оказалось, что это домик лесника. Он был обгоревшим, а у домика валялись шесть обгоревших трупов наших солдат. Очевидно, немцы их заперли в этом домике и подожгли. А когда они начали задыхаться от дыма, вышибли дверь и стали выходить, немцы их всех добили из автоматов. Впредь и мы не оставались равнодушными к пленным.

Вперед, на Берлин!

Весь наш фронт перебрасывался на Штеттинское направление. Вся масса войск форсированным маршем двинулась вдоль побережья Балтики к месту сосредоточения — на Одер. Наша дивизия и вся 65-я армия прибыли к Одеру числа 10 апреля, сменили части 1-го Белорусского фронта.

Линия обороны проходила по берегу Одера на опушке леса. Сзади нас огромный лесной массив. На чердаке рыбачьего домика оборудовали наблюдательный пункт за передним краем противника. В лесу не особенно разгуляешься — то тут, то там вода: болотистая местность. Но есть, конечно, и пригорки. На берег Одера выходить небезопасно — может подстрелить снайпер. Нашего связиста Кузьмина так убили.

Такая мощная водная преграда, как река Одер, да еще в устье, явилась серьезным, но последним препятствием на пути в Берлин. Нашим частям достался самый трудный участок для форсирования — два рукава, а посередине широкая пойма. Мост через реку взорван, но под ним мощные железобетонные сооружения с амбразурами для ведения огня, а внутри на большой глубине — казематы на сто человек. В этих казематах были опорные пункты. Они непробиваемы, никакой снаряд их не берет. Приходилось не только забрасывать гранатами, но еще зажигать тряпье, солдатские телогрейки и бросать туда, после чего немцы выбрасывали белые тряпки и сдавались в плен.

Одер форсирован. Пленный немецкий офицер сказал, что удар был внезапным: туман, много огня — и сразу прыжок в траншеи.

На плацдарме продолжались сильные контратаки немцев большими силами с танками. 193-я стрелковая дивизия более суток отбивала контратаки. Ночью переправили противотанковую артиллерию. 21 апреля немцы предприняли 24 контратаки. А наша дивизия 22 апреля развернула наступление фронтом на север, в обход Штеттина. Из города немцы бросили в контратаку полицейские части и полки морской пехоты. Их полностью разгромила артиллерия и авиация. 25 апреля наша дивизия перехватила все дороги, идущие к городу с запада. Стали готовиться к штурму города, но на рассвете к комдиву явилась делегация горожан. Они сообщили, что немецкие войска оставили город, и просили не разрушать его. Бургомистр сказал, что Штеттин сдается на милость победителя.

Город чистый, с массивными зданиями. Я с разведчиками шел по улицам города, гражданского населения сначала не было видно, но потом, когда они поняли, что русская армия не стреляет и не грабит, высыпали на улицы и окружили нас, расспрашивая, что с ними будет. Я им старался, как мог, объяснить, чтобы они успокоились. Они радостно что-то стали рассказывать. На углу двух улиц в доме у раскрытого окна на подоконнике выставлена большая стеклянная бутыль с ромом. Хозяин уже достаточно пьян, угощает наших солдат. Но, прежде чем выпить, почти каждый просит, чтобы он сам сначала выпил (не отравлен ли ром?)…

Наша дивизия двигалась к морю. Мы заняли город Барт. С одним сержантом мы зашли в дом посмотреть, как живут рядовые немцы. Дом — стандартный, внутри чисто, хорошая обстановка. Вся семья сидит за круглым столом. При нашем появлении разговор прекращается. Сидящие на кушетке молодая женщина и девушка встают, подходят к нам и предлагают пройти в верхние комнаты. Там стоят две кровати, диван, туалетный столик с зеркалом, на полу — ковер. Женщины начали раздеваться, но мы извинились и ушли.

Шедшие впереди наши войска освободили английских и американских пленных летчиков, которые большой колонной двигались нам навстречу. В результате стремительного наступления 29 апреля дивизия заняла город Штральзунд. И здесь война для нас закончилась. Левофланговые части пошли на Берлин, а мы остались на побережье Балтийского моря, где и встретили День Победы.

В четырехэтажном доме, где мы разместились, был хорошо оборудованный подвал с амбразурами. Стены завешаны коврами, много кроватей, но все немцы сбежали вслед за своей армией.

День Победы. Что творилось! Кричали “Ура!”, обнимались, стреляли вверх. Наши солдаты из других подразделений обнаружили на железнодорожной станции цистерны со спиртом, напились и отравились. Многих госпитализировали, несколько человек погибли.

После 9 мая нас начали передислоцировать от одного района к другому, из одного города в другой. Это продолжалось до тех пор, пока 2-й Белорусский фронт не переименовали в Северную группу войск, которая рассредоточилась в Польше.

Василий Кузьмич Щапов был уволен в запас Вооруженных Сил 29 ноября 1946 года. Начиналась непростая послевоенная жизнь в полуразрушенной стране.