Культура

Художник ищет ответы

27 февраля 2012 4052

Иван Иванович Харченко — уроженец Кубани, потомок казачьего рода, преподаватель, заслуженный художник России и председатель местного отделения Союза художников. Он человек искусства, но, как выяснилось, любимым его предметом в школе была история. Вопросов вне школьной программы появлялось множество, и когда учебника не хватало, он спрашивал учителей. Когда и учителя не находили ответа, на помощь приходила библиотека в станице, где он жил. Недавно Иван Харченко отметил свое 65-летие, но исторические темы занимают его с прежней силой.

— Иван Иванович, вы родились на хуторе в Краснодарском крае, переехали позже в станицу, жили в Москве, Ставрополе, а потом — в Сергиевом Посаде. Где вы чувствуете себя своим?

— Большая часть моей жизни связана со здешними местами, конечно, но все эти годы я постоянно перемещался. Родился на хуторе Ангелинский, это красивый большой хутор, в лучшие свои годы насчитывавший две тысячи домов. Но когда мне было два года, меня оттуда увезли, и до восемнадцати лет я жил в станице. В советские годы она называлась, как часто у нас бывает, Красноармейская, а до этого, и уже в наше время, Полтавская. Кубанские казаки охраняли там границу, и есть интересный момент, с этим связанный: рядом со станицей, через каждые двенадцать километров раньше стояли вышки с часовыми. Если границе угрожала опасность, часовой поджигал солому, ее дым видели на соседней вышке и передавали сигнал дальше, чтобы успел подоспеть отряд, — этот работало как телефон.

— Про вышки — это интересно!

— Да, это было интересно. Кстати, примерно тем же можно объяснить, почему расстояние между нашими городами около семидесяти километров — до Москвы, например, семьдесят, до Переславля столько же... Как я читал, именно столько дружина на лошадях может проскакать без отдыха.

— Откуда у вас интерес к истории?

— История была моим любимым школьным предметом. Рисование — само собой, а из гуманитарных предметов я предпочитал именно историю. Химия, физика — все это было не мое, я даже стеснялся к доске выходить на этих уроках. Но на многие вопросы истории я не мог найти ответа, даже у учителей. Довольно в раннем возрасте меня заинтересовала личность князя Игоря, впечатлили события Куликовской битвы. Имя богатыря Пересвета мне тогда уже было знакомо, но то, что вдохновителем Руси был Сергий Радонежский, я не знал — нигде в учебниках его имя не упоминалось.

— Потом была Москва?

— Да, после школы я поступил на художественно-технологический факультет Московского технологического института. После окончания с радостью бы остался работать в Москве или Подмосковье — мне здесь нравилось и было интересно, но отец дома сильно болел, сказывались его ранения, контузии. И я решил возвращаться на Кубань. В Краснодар приехал — работы для художников нет, но была работа в Ставрополе, на фабрике строчевышивальных изделий, где в ковровом цехе я должен был делать эскизы. Но, как оказалось, никакие эскизы им были не нужны – ковры с образцами рисунков 30-х годов хорошо продавались, а на нововведения они смотрели со страхом. Хорошо помню, как их обескураживало то, что я начал делать новые эскизы, — ни ткачихи, ни начальник цеха не были заинтересованы в этом.

— Как вы начали преподавать?

— Я понял, что не могу быть обузой на фабрике, а в Ставрополе в это время как раз открыли художественное училище. Это было еще при Горбачеве, тогда первом секретаре крайкома. Преподавателей не хватало, местные художники считали эту работу низкооплачиваемой, сам процесс становления был сложный, ведь нужно было разрабатывать программы. И мне это поначалу тоже не сильно нравилось, но потом увлекся. И еще на три года я там задержался. Но все же климат в Ставрополе специфический, город находится на высоте шестиста метров над уровнем моря, и хотя Ставрополь сам по себе симпатичный, но атмосферное давление там низкое — 705-706 миллиметров ртутного столба.

— Это ощущалось?

— Было ощущение, что ходишь почти как в тумане, причем не только я так себя чувствовал. Врачи (а, видимо, у них была такая установка) уверяли, что это следствие переутомления. Но хоть я и работал по двенадцать часов в сутки, все же понял, что дело не в переутомлении.

Уедешь от Ставрополя — становится лучше, подъезжаешь в поезде — и уже на ходу чувствуешь, что что-то меняется. Решил, надо что-то препринимать. Так сложилось, что уезжал оттуда же и Станислав Гончаров — он считался там крутым авангардистом, мы были знакомы. Гончаров давно хотел вырваться из Ставрополя. Жизнь у него была сложная, он был человеком бойцовского склада, а на официальном уровне его в городе принимали плохо, не понимали его искусства. А здесь, в Москве, у него уже были знакомства. Он, еще и пишущий человек, общался со Шкловским, Евтушенко, Вознесенским... Они его морально поддерживали. Станислав уже из Загорска позвонил мне в Ставрополь в начале сентября и пригласил перебраться. Я проявил решительность, даже несколько неожиданную для себя: хотя сделано в училище уже было много, взял и написал заявление об уходе. С другой стороны, у меня там и квартиры не было — совсем ничего, кроме семьи: жены и родившегося ребенка...

— Жену вы встретили там?

— Да, первую. Сейчас она живет в Гренобле, уехала в послеперестроечные времена. А здесь, в Загорске, мне выделили жилье в деревянном доме без удобств на Нижневке рядом с КГБ. Позже этот дом сгорел — буквально в моих руках вспыхнул газовый баллон. В этом доме жило много художников-преподавателей — это было общежитие.

— Что сегодня у вас написано на визитке: “художник” или “председатель отделения Союза художников”?

— Сначала художник. Художником я ощущаю себя в первую очередь. Для человека, увлеченного творчеством, работа председателя вообще не очень приятная — я вынужден этим заниматься. У нас в стране есть примеры, когда отделения рассыпались из-за того, что это делать было некому. Положение такое — денег нет, где хочешь, там и добывай.

— Где добываете?

— В основном, за счет сдачи в аренду площадей, которые нам вообще-то позарез необходимы для мастерских. Мы вынуждены сдавать их в субаренду, и при этом мастерскими у нас обеспечен только один из пяти нуждающихся в этом художников. Имеющиеся помещения приходится постоянно ремонтировать — пожарные указывают на устаревшую проводку, которую нужно заменить, поставить сигнализацию тоже надо. Отопительная система практически не функционировала раньше, а сейчас мы сделали полностью новую. У нас было немного земли под строительство прикладного цеха, как это задумывалось в советское время. Но потом незавершенную стройку начали растаскивать местные жители, возникла угроза, что этот участок отберут, поскольку мы на нем ничего не строили, и нам пришлось его продать. Что касается нашего главного здания на улице Шлякова, здесь были очень плохие коммуникации, это было опасно. Помню, раньше, когда я только пришел на эту должность, каждую ночь чувствовал тревогу: здесь то коротило, то трубу прорывало. Часто сюда по ночам приходилось мчаться — или на такси, или бегом, хорошо, что живу рядом.

— Не секрет, что в прошлом многие художники зарабатывали, выполняя идеологические заказы. Как думаете, многие коллеги сегодня сделали бы то же самое?

— Мне трудно сказать. Заказы раньше тоже были разные, причем не только идеологические. Например, я оформлял Дворец культуры, создавал росписи для сцены в технике “батик”. Портреты членов Политбюро я не писал, занимался прикладной техникой. Да и желания у меня такого не было.

— Вы аполитичный человек или, наоборот, увлеченный политикой?

— Да нет, не был я увлеченным политикой. Меня всегда больше интересовала история, потому что если знаешь корни, можешь понять, что происходит сейчас. Это всегда взаимосвязано.

— А на выборы пойдете?

— Да, конечно, идти надо. Если мы надеемся, что за нас кто-то все сделает, это наивно. Мы часто говорим, что все плохо, но сами при этом не участвуем в жизни страны. Проблем много, страна большая, часто неухоженная. А кто кроме нас будет ее обустраивать? Мы должны сделать это сами, своими силами и своими мозгами.