Путешествия

Из всех Тарус, стен, уз...

14 октября 2010 3937

Я люблю бывать по осени в этом месте, на левом берегу Оки, где тихо и скромно живет маленький городок Таруса. Для своего места жительства он выбрал невысокие холмы, поросшие березовыми рощами. Сегодня березы стоят продрогшие под осенним неприветливым ветром. Лишь к вечеру их тонкие стволы заботливо укутывает туман, наливаясь, как молоко в молочник. Ежась под холодным небом, деревца сгибаются, пытаясь заглянуть в теплые окна домов, где всегда уютно, а в сенях пахнет яблоками.

Странноприимный городок

Таруса всегда утопала в яблоневых и ягодных садах. Раньше яблоки здесь продавали в больших бельевых корзинах. И теперь продают — ведрами. Спросив ради интереса о цене, растерялись, услышав ответ, прозвучавший встречным вопросом: "А вы бедные иль богатые?"

Вопрос был задан столь простодушно-доверчиво, что невольно улыбнулись: "А зачем вам?" — "Коль бедные, за 20 рублей продам, а богатые будете — за 35". Своим чистосердечным признанием баба Лида Шерганова обезоружила нас совсем, и мы купили ведро яблок за 35 рублей.

Но это так, к слову. Потому как не только в садах утопает скромная Таруса, но и в человеческой привязанности, которую испытывает к ней каждый однажды здесь побывавший. Ведь сколько на Руси похожих провинциальных городков — тысячи. Но Таруса одна. Сама по себе. Особняком. И объяснить тайну ее притягательной силы не возьмется никто. Здесь судьба словно очерчивает некий строгий круг, границу счастья. Переход через эту границу — томительное ожидание возвращения к ней.

Таруса — судьбоносное место. Она сплелась, срослась корнями, ветвями, побегами с семьей Цветаевых, и разорвать эту связь не властны ни годы, ни люди. Тарусу предпочел всем городам и странам Константин Паустовский. С ней крепко-накрепко связал свою жизнь Борисов-Мусатов. А сколько еще поклонников, прикипевших к этому странноприимному городу.

Домик окнами в сад

Цветаева и Паустовский родились в один год. Но в Тарусу они приехали в разное время, с интервалом чуть ли не в 60 лет. Но тем этот город и удивителен, что в какое бы время года вы сюда ни приехали, сердце свое оставляете здесь навсегда.

"Остаться бы здесь на весь отпуск... От одного воздуха все пройдет, все неприятности... Снять комнату в домишке с окнами в сад. Открыть настежь окна, лечь, укрыться и слушать, как дождь стучит по лопухам..." ("Дождливый рассвет".)

В 1956 году Паустовский реализует свою мечту, купив по рекомендации половину домика в незнакомой ему прежде Тарусе.

Домик оказался в тупике пыльной, немощеной, развороченной улицы, но над рекой Таруской, за которой расстилались неоглядные дали. Так что на самом деле это был не тупик. А выход.

"Снова ему захотелось остаться здесь. Он любил русские городки, где с крылечка видны заречные луга, широкие взвозы, телеги с сеном на паромах. Эта любовь удивляла его самого". ("Дождливый рассвет".)

С тех пор Паустовские жили в Тарусе подолгу, если не уезжали за границу или на юг. Здесь Константин Георгиевич писал в кабинете с окном, распахнутым в сад. В кабинете было немного книг, но много света и воздуха. А где просторно и светло, там всегда покойно. Пчелы влетали прямо в окна и садились на написанные им строки, как на цветы.

Но чаще он любил работать в небольшом домике-беседке в укромном уголке сада. Здесь было прохладно и тихо. Большие открытые окна с легкими занавесками, скромная обстановка... "Пишу только от руки, — говорил он. — Машинка — свидетель, а творчество писателя — абсолютно интимное дело. Оно требует полного одиночества. Перед тем как сесть за работу, надо собрать все силы души, надо перестать стесняться самого себя. Надо быть максимально щедрым, когда пишешь книгу. Выложить все".

Лампочку Ильича зажег Паустовский

На окраине города, недалеко от городского кладбища, в конце улицы стоит небольшой дом с табличкой на фасаде, извещающей, что здесь с 1956 по 1968 годы жил Константин Георгиевич Паустовский. Дом светлый и просторный. Бревенчатые, аккуратно рубленые стены. Никакой покраски. Над входом в кабинет писателя — фотография в скромной рамке: заснеженная улица провинциального городка. В меховой шапке, с поднятым воротником, глубоко засунув в карманы руки, идет Антон Павлович Чехов, которого Паустовский чтил больше других писателей.

Константин Георгиевич много сделал для Тарусы, которую просто обожал. После его статьи "Письма из Тарусы" в газете "Правда" город распростился с движком-пыхтелкой, который давал свет по мере сил и возможности. Появились электроэнергия от высоковольтной линии, водопровод, и была асфальтирована, наконец, дорога Таруса — Серпухов.

Паустовский вставал рано, в четыре утра — мучили приступы астмы. До шести он боролся с болезнью, после чего сразу садился за письменный стол и работал до десяти утра, не отрываясь. Но всегда выходил к общему завтраку и потом целый день проводил в общих заботах с семьей.

Летом писатель накапливал материал, осенью и зимой — расходовал, накапливая новый. Он слышал и видел то, чего не замечали другие. Он словно всю жизнь прислушивался к чему-то, к кому-то. Будто приникал к голосам, шепоткам, звуковым касаниям. Он тонул в этих звуках. И тут авторучка, как соломинка, помогала ему выныривать из глубин накопленного.

"Один только раз ветер прошел по саду, и весь он зашумел, будто над ним пролился и тотчас стих крупный и сильный ливень".

Двенадцать лет (последние в своей жизни) Константин Георгиевич провел здесь. Из этого дома он уезжал лишь за границу и зимой в Ялту из-за мучившей его астмы. Здесь же, в Тарусе, недалеко от дома, на берегу светлой Таруски, бережется его могила...

Таруса — судьбоносное место. И Цветаева, и Паустовский — оба хотели быть похоронены здесь. Дети того и другого лежат на тарусском кладбище. Могилы детей — почти рядом.

Мода на дачи пошла с Цветаевых

Я приехала в Тарусу в то время, когда Цветаевы обычно из Тарусы уезжали. Мне достался тот же неуют: проливной дождь, всеобъемлющие лужи, серо-свинцовая Ока с неисчезающей холодной рябью. Но еще досталась сброшенная под ноги малиновая, и желтая, и рыжая краса и знаменитое "Красною кистью рябина зажглась...".

Заметим, Цветаевы были в здешних краях самыми первыми дачниками. Именно с них пошла мода приезжать в Тарусу на дачу. В "Песочное" Цветаевы приезжали каждое лето с 1892 по 1910 годы включительно. Они продолжали бы и дальше снимать эту дачу, если бы Андрей Иванович (сын И. В. Цветаева от первого брака) вовремя продлил ее аренду.

Дача "Песочное" перестала быть дачей в 1930 году. Дом оказался в санаторной зоне и отошел нарождающемуся дому отдыха им. Куйбышева. Его тут же приспособили под хозяйственные нужды, похоронив всякую надежду вернуть в него музыкально-художественно-поэтическую атмосферу. Однако Ариадна Сергеевна Эфрон, поселившаяся в Тарусе по возвращении из ссылки, сдаваться не собиралась. Разрушающийся дом, отданный к тому же во власть ведомству, нужно срочно спасать. Дошло до того, что местные власти (со своим-то скудным бюджетом!) приняли решение: вернув дом в муниципалитет, отреставрировать его и разместить в нем музей. Однако курортное управление подчиниться решению отказалось. Сославшись на то, что дом уже некоторое время числится как списанный, "курортники" решили списать его по-настоящему, то есть стереть с лица земли. Бревна разбирали ночью, видимо, все-таки опасались молвы.

"Песочное" превратилось в песок

От дачи "Песочное" остался лишь фундамент, на котором руководители дома отдыха построили главный (в их понимании) очаг культуры — танцплощадку. К счастью, танцплощадка давно поросла бурьяном. Да и сам дом отдыха прекратил существование.

"Я хотела бы лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: "Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА". (Очерк "Хлыстовки".)

Счастье, что цветаевскому камню место в Тарусе все-таки нашлось. Впрочем, камень поставили задолго до появления здесь "новых русских", еще в 1988 году. По инициативе молодых тарусских учителей.

А 4 октября 1992 года, в канун 100-летнего юбилея поэта, музей семьи Цветаевых в Тарусе был открыт. В том самом доме, который незадолго до своей смерти купил дед Муси и Аси Александр Данилович Мейн, в котором вместе с ним поселилась выписанная из Швейцарии для дочери няня Сусанна Давыдовна, ставшая впоследствии его женой.

"А в домике Тьо все так же шли дни, размеренные, уютные, швейцарские, В тот же час вскипал кофе на блистающей чистотой керосинке, те же запахи "дедушкиного печенья", Тетиного одеколона, так же распахивались стеклянные двери на террасу — впуская аромат сада..." (Анастасия Цветаева. "Воспоминания".)

Музейный рояль, к сожалению, не дедушкин и не мамин, — просто из той эпохи. Мебель — не Тетина, а потому на ней нет чистейших полотняных чехлов (мебель — из дома в Трехпрудном переулке). Нет и ковров, которые так любила Тьо... А вот дверка шкафа с полушарием сохранилась, и письменный стол, и часы (венский шкафчик)... В музее много мемориальных вещей, свидетельствующих о жизни этой талантливейшей семьи. Много экспонатов, рассказывающих о тарусском окружении Марины и Аси. Есть документальные материалы о жизни Валерии Ивановны и Ариадны Сергеевны, здесь, в Тарусе, похороненных. Но самое главное, есть дом Тьо, который, если бы не музей, так же, как и дача "Песочное", исчез бы с лица земли. Дом потому и выбрали под музей, что он уже разваливался (был коммунальным). Собственно, в период реставрации дом и рухнул, а потому на старом фундаменте пришлось возводить новые стены.

А жители Тарусы надеются, что когда-нибудь дойдет очередь и до дачи "Песочное". Им до невозможного больно слышать обращения заезжающих гостей: а где ж тот "простой серый дощатый дом"? Настоящий, цветаевский?

"И не только из города Тарусы выход, — из всех городов! Из всех Тарус, стен, уз, из собственного имени, из собственной кожи — выход! Из всякой плоти — в простор..." (Марина Цветаева. Очерк "Хлыстовки".)