Общество

Закон не дышло

13 декабря 2010 2602

Я был учеником начальных классов, когда приняли сталинскую конституцию. Хорошо помню многотысячные демонстрации, на которых несли транспаранты со словом — конституция. Было чувство гордости и уверенности — теперь у нас все будет хорошо.

Когда через год начались процессы над троцкистско-бухаринскими врагами народа, я недоумевал: если чекисты разоблачили предателей Родины, зачем нужен суд, где врагам давали слово и предоставили защиту. Вызывала беспокойство сама возможность того, что кому-то из врагов удастся выкрутиться и избежать наказания.

Это опасение развеял товарищ Сталин, он заявил, что мы не позволим врагам использовать нашу самую демократическую конституцию для осуществления их преступных замыслов. Защитник просил суд сохранить жизнь своему подзащитному.

— Еще чего захотел, — говорили мы в классе, — как бы тебя самого не шлепнули.

Нам было весело чувствовать себя защищенными мощной рукой государства от тех, кто хотел отнять у нас счастливое детство.

А когда я был студентом и изучал марксистско-ленинскую теорию, поразила чеканная мысль Ленина о том, что в конечном итоге побеждает тот общественный и политический строй, который предложит более высокую производительность труда. Это было совершенно очевидно и подтверждалось всем ходом истории: рабовладельческий строй победил общинные отношения, феодализм победил рабовладельческий строй, капитализм победил феодализм, а социализм, как более высокая общественная формация, неизбежно должен победить капитализм.

И несмотря на голодные послевоенные годы, на убогость всего послевоенного быта, грела мысль, что все это временно и мы будем жить не хуже европейцев и американцев. И действительно постепенно отменили карточки на хлеб и продукты, а потом и талоны на промтовары. Начали даже снижать цены, а уже при Хрущеве началось крупномасштабное жилищное строительство и люди из подвалов и коммуналок переселялись в дома с коммунальными удобствами.

Однако время шло, и несмотря на заверения Хрущева о том, что мы вот-вот догоним и перегоним Америку, наш технологический разрыв с той же Америкой только увеличивался. Даже по официальной советской статистике он составлял в промышленности в три раза, а в сельском хозяйстве в четыре.

Все решения съездов и пленумов партии, направленные на увеличение темпов развития, все кампании на конвейеризацию и автоматизацию производственных процессов, на внедрение в сельское хозяйство передовых технологий, по укрупнению и разукрупнению колхозов и совхозов казались вполне разумными, но напрасны были усилия всей пропагандистской машины — в курилках и на кухнях говорили о нашем хроническом отставании: в шестидесятые годы на 5 лет, в семидесятые годы на 10, а в восьмидесятые, когда на Западе перешли к информационным технологиям, когда на горизонте замаячил Интернет, в открытую стали признавать наше отставание навсегда. Сначала умолкли разговоры о победе коммунизма во всем мире, а потом и о превосходстве социализма над капитализмом.

В шестидесятые годы, когда нам было обещано, что наше поколение будет жить при коммунизме, ходил анекдот. Лектор на колхозном собрании: «Итак, дорогие товарищи, мы пока еще одной ногой стоим в социализме, а другой уже шагнули в коммунизм. Женский голос: »Милок, и долго мы будем стоять враскоряку?«

Этот анекдот вполне применим к теперешнему времени. Наше руководство хотело бы обеспечить уровень жизни, как в передовых индустриальных странах, но не выпускать из рук рычаги самовоспроизводства власти, как это было в доперестроечное время. Нельзя одной ногой стоять во временах управляемого судопроизводства, а другой в обществе свободно развивающейся экономики. Никакие проекты не обеспечат нашей экономике конкурентоспособность на мировом рынке. Все это не более чем разновидности эпохальных решений съездов партии.

Впрочем, в нашей стране и не ставилась задача производить конкурентоспособную продукцию. Во времена сталинских пятилеток, когда нами закупались на Западе целые отрасли промышленности, задачей было насытить внутренний рынок продукцией машиностроения, прежде всего оборонный комплекс.

Наше автомобилестроение, сельхозмашиностроение, легкая промышленность, сельское хозяйство выживали только потому, что были надежно ограждены от конкуренции с зарубежными производителями. Как только после перестройки открылись границы и зарубежные товары стали проникать на наш рынок, так сразу выяснилась полная неконкурентоспособность всего, что производилось в стране Советов.

Мы попали в свою же ловушку: развиваться изолированно от всего мира было невозможно, а открыть границы значило погубить то производство, что было построено за семь десятилетий.

Там производитель кровно заинтересован в выгодном сбыте своей продукции, для чего постоянно вынужден повышать производительность труда: у нас производитель выполнял плановые задания, в том числе и задания по повышению производительности труда.

Несмотря на то, что неэффективность нашей экономики была очевидной, генеральной сверхзадачей всей нашей политики было распространение коммунистических идей и нашей модели хозяйствования по всему миру. На борьбу за освобождение трудящихся от оков эксплуатации человека человеком в мировом масштабе были направлены все материальные, военные и политические ресурсы страны.

Эта идея внедрялась в сознание людей с раннего возраста, советские люди видели в ней высшую справедливость мироустройства. Поэтому совершенно естественным считалось наше активное участие во всех национально-освободительных войнах по всему миру. Мы с гордостью любовались плакатом, на котором рабочий мощным молотом разбивал цепи, опутывающие земной шар.

Красивая идея оказалась заблуждением. На деньги, которые мы потратили, строя коммунизм во всем мире, можно было бы построить за Уралом с десяток городов-миллионников с развитой инфраструктурой целого края, который сейчас обезлюдел.

Наступившая перестройка была вынужденной мерой, предпринятой высшим руководством партии. Рассуждения некоторых политологов о том, что крах социализма в нашей стране произошел по чьей-то воле (Горбачева, Ельцина, Гайдара, ГКЧПистов), не более чем упражнения в риторике. Сбылось предсказание Ленина: в соревновании капитализма с социализмом победу одержал тот общественный и политический строй, который предложил более высокую производительность труда.

Ну, создадим мы Сколково, ну, завезем самое современное оборудование и добьемся каких-то результатов, а лет через пять (как это было многократно) то оборудование будет вчерашним днем, и придется объявлять новый курс модернизации и догонять тех, у кого научно-технические рывки осуществляются не по чрезвычайным государственным декретам, а естественно вытекают из политического государственного устройства, тех, у кого конституция применяется не выборочно по усмотрению властей.

Начиная с 17-го года, в нашей стране было принято пять конституций. Четыре из них (кроме Конституции 1918 года) носили имена верховных руководителей государства на момент принятия. 1924 год — Ленинская Конституция; 1936 год — Сталинская Конституция; 1977 год — Брежневская Конституция; 1993 год — Ельцинская Конституция. Не многовато ли для такого короткого промежутка времени, учитывая, что слово »константа« обозначает постоянство?

Но в последнее время стали муссироваться слухи о том, что и действующую Конституцию надо менять. Не о том ли манифест Михалкова.

Вот я и подошел к ключевому содержанию этой публикации. Производительные силы общества и его материальное благополучие напрямую связаны с его политическим устройством. Но, какими бы ни были законы, они ничего не стоят, если применяются выборочно и не в равной степени ко всем гражданам.

Мысль не новая. Но как съехать с наезженной колеи, если она такая привычная и удобная, устраивающая многих? Это трудная и болезненная задача, но решать ее придется, в противном случае не приходится надеяться, что в стране будут эффективно развиваться конкурентоспособные промышленность и сельское хозяйство, что экономика не будет завязана на экспорт ресурсов.

Глас народа

Читали ли вы Конституцию? Какие ваши права, по вашему мнению, она гарантирует?

Александр Анатольевич, 52 года, инженер:

— Нет, не нужна она мне. Потому что ее никто не соблюдает. Знаю ли, какие в ней права прописаны? Думаю, есть право на труд, на отдых, на образование, на здравоохранение... Если подумать, по идее, там должно быть право на собственность. Но учеба у нас платная, здравоохранение платное — так что и без прав можно обойтись: плати и учись-лечись. Про Конституцию говорят только правозащитники, тоже права вспоминают. А мне она зачем? Я в суд не собираюсь, смысла нет.

Антонина Михайловна, 74 года, пенсионерка:

— Чё?! Какую Конституцию, российскую? Нет, не читала. Да у нас ее в доме и нету, не видим потребности. Мне восьмой десяток, какая тут Конституция? И потом, мы законопослушные люди. Если наши права нарушат? Тогда будем читать. Что там наверняка есть? Что все равны перед законом. Но увы, в жизни этого нет. Вот пенсии: считаю, и простому человеку, и государственным людям они должны начисляться по одному принципу. И никакой неприкосновенности, никаких мигалок. Да в Конституции наверняка так и написано, а что толку?

Александр Васильевич, 77 лет, пенсионер:

— А как же, читал в газете. Давно только, вроде еще в 1994 году. Там написано, что все равны. Мы про это по телевизору день и ночь слушаем. А про особый статус чиновников да депутатов есть отдельные подпункты да постановления — вот вам и равенство. За свою неприкосновенность они день и ночь борются. А когда финского президента, у них женщина страной управляет, спросили про мигалку, она ответила: »Я что, «скорая помощь»?" Но в последнее время стали понемногу и у нас исправляться, вон как губернаторов трясут.

Екатерина, 29 лет, программист:

— А надо было прочитать? Меня ваш вопрос в недоумение приводит. Слово Конституция в каком-то практическом смысле я слышала разве что в школе, когда что-то учить про нее заставляли. Если бы мне кто-то сказал, родители, например, что надо прочитать, я бы, может, и заглянула. А так для меня это какая-то книга, которая лежит где-то под замком и нужна разве что представителям власти. Чужая она мне. Правда, помню, у отца она была.

Подготовила Галина СЕРОВА