Общество

ГРОМ НА РАССВЕТЕ

26 июня 2007 3135

 "И началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления".

Лев ТОЛСТОЙ "Война и мир"

Свою службу в Красной Армии я начал 25 ноября 1940 года в 71-м стрелковом полку, который был расквартирован в казармах на окраине города Расейняй в Литве. В 23-ю годовщину Октябрьской революции мы, молодые бойцы, приняли присягу и получили оружие, а в конце ноября была сформирована учебная рота из красноармейцев, имеющих среднее или высшее образование, с прямым подчинением командованию полка.

Командиром роты был у нас старший лейтенант, участник финской кампании. Он в тех боях получил два осколочных ранения - одним словом, был человек, видевший войну изнутри и уже понюхавший пороха. Требования к нам были высокие. Гоняли нас до седьмого пота. Учили по-суворовски: уставы, наставления, ориентировка по картам разных масштабов и днем, и в ненастные ночи. Мы знали хорошо стрелковое оружие многих видов, обучались рыть щели, окопы в полный профиль, землянки, обустраивать огневые позиции для пулеметов, уметь маскироваться. Неплохо научились бросать боевые гранаты. Часто совершали ночные переходы по 25-30 километров с ночными стрельбами. Что война все-таки начнется, мы предполагали. Над западной частью Литвы появились немецкие самолеты, были случаи, когда снимали наших часовых и даже в городе нападали на наших командиров. Командование молчало, хотя при переходах мы видели, как соседние части уже создавали укрепления ближе к границе с Пруссией.

После майских праздников второй батальон полка и наша рота перешли на лагерную жизнь. Лагерь был разбит километрах в 15-17 западнее города Расейняй.

Над обустройством лагеря работали с задором. Ряды офицерских палаток, натяжки от них, обсыпка, дорожки и плац, посыпанные серым песком, землянки - временные склады - все было выровнено и радовало глаз. Торжественное открытие лагеря с хорошим солдатским обедом и компотом было назначено на воскресенье 22 июня. Я в эту ночь был назначен помощником дежурного по лагерю.

В два часа ночи около одной штабной палатки раздался крик. Кричал, как потом выяснилось, начпрод полка.

Он рассказал, что хорошо видел постороннего. Подняли по тревоге весь караул и прочесали кустарник и лес около лагеря, но никого не обнаружили. Только улеглась эта страсть, как на западе от нас загрохотало.

Подумали: раз на западе, то это гроза где-то в районе города Таураге. Он западнее нас километров на тридцать и ближе к морю. Однако, как доложили с поста у дороги, зарево не перемещалось по горизонту. Посты на подступах к лагерю у нас были усилены расчетом ручного пулемета с тремя снаряженными дисками.

Где-то к пяти часам утра на дороге задержали автомашину-полуторку. В ней было семь человек - все с оружием. Двое были в нижнем белье и оба ранены. Они все и рассказали - о начале войны, о ее первых минутах...

Ровно в четыре утра фашисты начали обстрел города Таураге из тяжелых орудий. Кто-то корректировал артобстрел. Были разрушены горисполком, почта-телеграф, банк. Затем немцы перенесли огонь на военные гаражи, и только потом вспыхнули от взрывов казармы. Один из раненых в эту ночь дежурил в штабе, и в начале пятого утра ему сообщили из Юрбуркаса, что город подвергается бомбардировке. Оборону командованию наладить не удалось, и, когда к семи часам к окраинам города подошли немецкие танки, уцелевшие командиры и красноармейцы начали отходить группами на восток, в леса.

Наш лагерь был поднят по тревоге и построен поротно. Нам было приказано все имущество, палатки сложить в большие кучи и поджечь. Раздали консервы, хлеб, другие продукты. Раздали дополнительно боеприпасы и оружие. Даже рядовым дали десятка два наганов. Я взял еще и винтовку - полуавтоматическую десятизарядную СВТ. Прогремело несколько взрывов: это саперы подорвали оставшееся в землянке оружие, боеприпасы и склады-землянки с оставшимися продуктами. Пока это все горело и взрывалось, у многих текли слезы: понимали, что уходим...

В половине шестого мне было приказано снять посты на дороге и у колодцев в хуторе, который был в трех километрах от лагеря. Я не ходил, а бегал - настолько в эти минуты все ощущали небывалое напряжение. Возвращаясь, нам предстояло перейти небольшой луг. Вот здесь впервые мы попали под обстрел: с советской территории шли после бомбардировки немецкие "Мессершмиты-210". Шли на высоте 250-300 метров без строя и совершенно безнаказанно. Штурманы и стрелки вели беспорядочный огонь по площади.

Жутко было смотреть, как пулеметные очереди поднимали фонтанчики земли, как летели срезанные с кустов веточки. Мороз по телу шел. Мы втроем, прислонясь спиной к деревьям, выпустили по самолетам по обойме. Моя СВТ на девятом патроне отказала. Через час, наверное, мы увидели первый воздушный бой. Наша девятка серебристых машин "СБ" возвращалась с бомбардировки Кенигсберга, сверху на них навалились три немецких истребителя "М-109". Они, как осы, вклинились в строй и за 3-4 минуты подожгли два наших скоростных бомбардировщика. Одна машина горящим факелом взорвалась при падении, а с другой, которая, дымя, медленно снижалась, выпрыгнули трое и приземлились за хутором. Какое у нас было состояние, трудно описать.

Через час я был в штабе и узнал, что полк будет уходить в Расейняй лесами. Там был учебный полигон с окопами, ходами сообщений, пулеметными гнездами, три дзота. Там же были оружейные склады, артдивизион, небольшой полевой госпиталь. Теперь из всего этого надо было, и как можно быстрее, создать оборонительный рубеж. Мы двигались ускоренным маршем. Задержались на разъезде Немокшты. Здесь "поработали" немецкие пикировщики "Ю-88", а потом выбросили десант. На путях горело с десяток вагонов, паровоз полулежал на боку. В коротком бою за железнодорожный переезд мы потеряли старшину, два бойца были ранены. Немцы ушли с разъезда, оставив одного убитого и 12 распущенных парашютов. Боялся ли я? Трусил? Не помню точно. Помню только, что палил из винтовки по чердаку здания, где сидели фрицы. Конечно, было страшно, когда пули выбивали щебенку из железнодорожной насыпи и цокали по рельсам. В этом бою я узнал, что немецкий автомат-шмайсер лучше нашей винтовки СВТ.

Километрах в шести от города мы вышли на полевой аэродром. С него улетели две эскадрильи наших истребителей на восток. На поле стояли два серебристых И-15 и три зеленых истребителя "Чайка" И-16. Около них хлопотали механики: снимали пулеметы и приборы. Когда закончили, подкатили под каждую машину по бочке с бензином, и... запылали боевые машины. Лететь было некому: летный состав переучивался где-то в Предуралье. В небо поднялись пять столбов зловеще-черного дыма. Затем черные столбы, расширяясь, соединились и широкой полосой, как облака, потянулись на восток. Это были пять поминальных свечей, поколебавших у многих из нас уверенность в недоступности наших границ.

После полудня наш полк был уже в казармах. Нашей роте тут же был отведен огневой рубеж, как и другим подразделениям полка.

Мы с каким-то остервением, молча, сжав зубы, начали готовиться к бою, который приближался и был неотвратим. Теперь я знал только, какое отделение от меня справа, какое - слева, да еще чуял под собой землю, матушку-спасительницу...

Если бы меня спросили тогда, ел ли я, пил ли я, спал ли я в первые трое-четверо суток войны, ни тогда, ни сейчас не могу ответить на этот вопрос. Просто не знаю, как выразить былое. Было до слез обидное чувство! Чувство страха, злости, смешанное с желанием отомстить. Мучила мысль: как задержать, остановить завертевшееся колесо смерти. Это чувство обострялось горьким сознанием своей беззащитности, почти беспомощности. В этой налетевшей, как ураган, сумятице исчезли для нас все краски природы. Мы только надеялись на нее как на надежную защитницу... Уже позже, лежа в полевом госпитале в маленьком селе Дубки под Демьянском, я понял: нас в армии были тысячи и тысячи солдат, но к войне мы не были готовы. Только начинали готовиться и неважно готовились.

Учебная рота за короткий промежуток времени меня многому научила, только поэтому, считаю, в первые дни войны я не погиб.