Мнение

"Я ПОМНЮ ПОЧЕРК СВОИХ УЧЕНИКОВ..."

01 сентября 2010 4801

Маргарита Борисовна Киневская уверяет, что лучшими учителями в ее жизни были школьные и институтские учителя. В день 85-летия легендарного (а другого слова и не подберешь) сергиевопосадского педагога мы поговорили о профессии, о том, может ли школа заменить семью, об учительских прозвищах и наказаниях и просто о том, как стать отличником.

— Маргарита Борисовна, какие чувства вызывают у вас те, кто собирается в педагогические вузы? Вы их жалеете, радуетесь за них, понимаете или не понимаете?

— Это лучшие из ребят. Несмотря ни на что. Чем больше ребят пойдут по этой стезе, тем более успешной будет наша школа. Но меня вот что в современной школе обижает или даже настораживает: считается, что школа должна обучать, а не воспитывать. Эта мысль идет сверху, учителя за нее хватаются, но я не могу это принять. В наше время считалось, что каждый урок должен воспитывать, каждая встреча учителя с учеником, встреча с родителями должна воспитывать. Иногда встреча вне класса дает очень много — допустим, спектакли, походы, поездки в театр. Не стоит также забывать, что в школе работают люди со специальным образованием и они должны быть психологами. Конечно, раньше у нас в школах никаких психологов не было, но каждый учитель считал своей обязанностью изучить психологию и быть таковым. У родителей же такого образования нет.

— Как вы относитесь к тому, что педагогические вузы по-прежнему рассматриваются многими абитуриентами как запасной аэродром на тот случай, если что-то не сложится на экзаменах в престижном вузе?

— В этом и вся беда: люди идут не по призванию. У нас в городе в свое время тоже был педагогический институт, и туда попадало очень много случайных людей. Почему? Во-первых, им просто было больше некуда идти, а во-вторых, это рядом и очень удобно. Отсюда результат. Учитель стал массовой профессией, туда часто идут все и всякие, но не по велению сердца.

— А была ли когда-нибудь эта профессия престижной?

— Была. Еще в институте я начала проходить педагогическую практику в школе № 1, нынешней гимназии Ольбинского. И там работали совершенно изумительные учителя, которые успели поработать до революции. Преподаватель русского языка и литературы Наталья Алексеевна Чербова, Мария Николаевна Гребенщикова — считаю, лучший литератор в нашем городе. Это люди, которые застали то время, когда профессия учителя считалась престижной. Они дали мне примерно столько же, сколько дал институт. Я это чувствовала: то достоинство, с которым они держались, могло быть только у тех людей, которые занимаются престижной профессией. Так они учили и нас. Поэтому, может, и в те годы, когда я работала, профессия была престижной, но не в смысле финансов, конечно. От многих близких мне людей, которым сейчас около семидесяти, я знаю, что все они относились с огромным уважением к учителям. Трудно представить, чтобы и родители в те времена могли сказать что-то плохое об учителе, даже за глаза.

— Как вы относитесь к тому, что дети придумывают прозвища учителям?

— Это же всегда было, во все времена. Я, например, знала, что меня между собой они называли Марго. Как я это узнала? Они сами об этом сказали. И сейчас, повзрослевшие, они так называют меня между собой. Кстати, так же меня звали мои родители.

— Маргарита Борисовна, нужна ли школьная форма?

— Я за школьную форму! Во-первых, это было даже красиво: мальчики в форме, аккуратные, девочки в фартуке с белыми манжетами. Во-вторых, не было соперничества в одежде. В школе все должны быть равны, а когда один богато одет, а у другого одна мама, которая из кожи вон лезет, чтобы что-то купить... Когда сейчас я прихожу в школу, я вижу девочек и иногда мальчиков одетыми крикливо или небрежно. У нас в институте даже было такое правило: часто одежду не менять, иначе пол-урока девочки будут рассматривать, как ты одета.

— Как можно (если вообще можно) наказывать учеников?

— Считаю, что наказывать можно. Другое дело, как. Я категорически против физического наказания, против унижения. Можно ведь наказать, не унижая: во-первых, объяснить, за что. Во-вторых, наказание должно быть справедливым. Каждый раз приходится придумывать форму наказания, и всегда это зависит от того, что ребенок боится потерять. Допустим, ребенок очень любит спорт, тогда ему надо сказать: “Получаешь двойки — не занимаешься в секции”. Я иногда прибегала и такому методу: мы с ребятами часто ходили в походы, и тех, кто дрался или плохо себя вел, в походы не брали. Те, конечно, обижались, но понимали. Я недавно встретила своего бывшего ученика, у него уже свои дети — так он до сих пор помнит, как его не взяли в поход.

— Помните самый первый день в классе? Как это было?

— Помню, это было тяжелое время после войны. После института я работала в мужской семилетке, только что созданной. Мне дали пятый класс, класс большой, сорок с лишним человек, глаза разбегались. Дети были очень бедно одеты, голодные. В буфете давали бесплатно чай, небольшую булочку, иногда что-то еще. Позже, конечно, стало легче. Оставались после уроков, а я им читала просто книги, стихи. В нашу школу ходили дети из деревень, за несколько километров. Нехорошо так говорить, но тогда городские школы старались избавиться от трудных детей и передавали их нам. А они без отцов, воспитываемые одной мамой, из больших семей. Но они так тянулись, они так хотели учиться: например, когда я спрашивала, кто пойдет в драмкружок, то записаться хотели все.

— Надо ли в одном классе объединять ребят простых и ребят “трудных”, с нарушениями в развитии?

— Это нормально. Мне не нравится разделение людей по сортам. Ведь часто бывало так, что сперва у ребенка дела идут не очень, но он все время стремится, растет, и потом, бывает, вырастает в отличники. А те, кто начинал как отличники, идут ровненько и остаются в середняках.

— Что именно запоминается в учениках: лица, манеры, привычки?

— И лица, и руки, и то, как одеты, и как читали стихи. Я даже помню почерк некоторых ребят из первой своей школы. Когда я только начинала работать, у меня в классе были два мальчика с красивыми похожими почерками. Я до сих пор помню, как они писали. Помню добрые дела, которые они делали. Был такой шустрик, Саша, совсем не тот, каким мне бы хотелось его видеть. Однажды он попросил у меня иголку и нитки, чтобы пришить пуговицу. А мне нужно было уходить, и я попросила оставить его иголку с нитками на столе. Потом я вернулась и что увидела! Он нашел листок бумаги и заботливо положил на него эту иголку с коротенькой ниткой, чтобы я не укололась. Этот маленький поступок настолько меня тронул: он не просто побросал все куда-то, он думал обо мне. Прошло столько лет, а вот это я не могу забыть.

Владимир КРЮЧЕВ

Газета "Вперед"