День Победы

ОТ ХУТОРА ДО КОСМОСА

30 апреля 2010 1476

Под обаяние Валентины Тихоновны Чернышевой я попала с первых ее слов по телефону. А когда встретились лично, поняла, что как раз о таком человеке и нужно рассказать накануне Дня космонавтики. Однако беседа наша была о другом — моя героиня была настроена не на мирную, а на военную тему.

Сейчас Валентина Тихоновна пишет семейную хронику для своих близких. Как умеет, как получается. Главное, считает она, чтобы внуки и правнуки знали правду о войне от нее самой.

В ее воспоминаниях — ни ложного пафоса, ни умаления того, что довелось пережить. В своей книге слово "война" она пишет с большой буквы.

Предоставим слово ей самой.

Я родилась в маленьком, но очень красивом хуторе Петривский Запорожской области, это место было заселено во времена реформ Петра Столыпина. Детство пришлось на лихие военные годы. Окончила Днепропетровский университет, химический факультет, который в разные годы потом окончили Леонид Кучма и Юлия Тимошенко. По распределению поехала в Челябинск. Там начинала работать в мартеновском цехе, где отливали металл для башен танков. А потом познакомилась с будущим мужем, выпускником Бауманского института, он оказался с Новостройки. О переезде не жалела — меня ожидала работа очень интересная. Космос оказался таким близким...

Я работала начальником лаборатории, которая проводила анализы горючего для заправки космических ракет. В том числе и мы давали заключение на полет. Особенно запомнился день 12 апреля 1961 года. Представляете наше волнение, когда весь мир узнал о полете первого человека в космос? Радость нашу ничем описать было невозможно. И когда после Юрия Гагарина летали последующие экипажи — тоже. Мой "космический" стаж 53 года, 20 из них летала в командировки на Байконур.

В преддверии праздника Победы мне хочется вспомнить тех, кто отдал свои жизни, кто пережил страшные годы оккупации, кто испытал муки плена, кто работал в тылу. Мое детство тоже принесено в жертву этой беспощадной войне.

Когда началась война, мне было неполных одиннадцать, но я все отчетливо помню, с первого и до последнего денечка. Помню утро 22 июня, солнечное, радостное. Мы собрались во дворе деревенского гармониста, веселились там под гармошку, прыгали, танцевали. Пошли домой обедать, а после обеда увидели, как по дороге мчится полуторка с мужиками, которые кричат: "Война началась!"

Уже на следующий день началась мобилизация. Папе нашему было 46 лет, поэтому он ушел на войну не сразу, а только через неделю.

Правление колхоза вскоре организовало угон скота в эвакуацию и ответственным за это непростое дело назначили родного папиного брата Федора Ивановича Онищенко. Сколько он пережил, пока гнали скот в Чечню, под Нальчик! Я вам скажу больше, стадо сохранили полностью и после освобождения запорожской земли вернули в родные места! На такое способны только очень ответственные и совестливые люди.

Первые два месяца после начала войны у нас на хуторе царил полный хаос. Люди кинулись запасаться всем, чем только можно. Собирали с полей зерно, мы, дети, бегали на виноградники, таскали домой виноград, всю тару им заполняли.

В начале сентября в небе появились первые вражеские самолеты, обстреляли село Новозлатополь — недалеко от нас, я в это время была там в гостях у жены старшего брата Данилы. После обстрела появились вражеские солдаты на мотоциклах, почему-то на голове у них были надеты каски с перьями. Они сразу повели себя нагло, на всех кричали, искали еду. Это оказались итальянцы. В доме у брата они нашли хлеб, тесто стояло — и его съели. Завоеватели смеялись, играли на губных гармошках, пили. А утром уехали дальше.

Когда я вернулась в хутор, увидела страшную картину: немцы на нашем пруду расстреливали гусей, уток, вылавливали их и тут же жарили на костре и ели. Почему они все были такие голодные? Отбирали поросят, кур. Через два дня они уехали.

Тяжелее стало, когда враги пригнали в соседнее село Ворошиловка первых пленных, наших... Их загнали в школу голодных, оборванных, многие были ранены. Нам было их так жалко! Мама пыталась передать им хлеб, картошку, но сильно рисковала: немцы стреляли в каждого, кто приближался к пленным. Позже около нашего дома расположился госпиталь, куда свозили немцев, а также чехов, румын, итальянцев. В этот раз они даже не очень лютовали, голландским сыром как-то угостили. Однажды я, ребенок, допустила ошибку: не подумав, надела на голову красную косынку. Немец сорвал ее с моей головы чуть не с волосами, бросил на землю, начал топтать. Как он меня не убил?

Хоть и горька правда, таить не буду: не все хуторяне восприняли войну как большое горе. Из местных нашелся полицай, он был не в ладах с советской властью. Надел форму, получил оружие и начал помогать немцам обирать своих земляков.

Новости с фронта узнавали по-разному. С осени из городов по деревням пошли меняльщики, они меняли одежду, обувь на хлеб, картошку, сало. Это было такое сарафанное радио — бывало, давали зачитанные до дыр газеты. Радостных известий было очень мало. К ноябрю, когда немец подошел к Москве, пошли слухи, что Сталин оставил Кремль и все правительство эвакуировалось в Куйбышев. Немало было людей, кто поверил этому, потому что уж очень стремительно немецкие войска прошли от границы до столицы. И паника была, и отчаяние...

Помню, все с замиранием сердца ждали: будет 7 ноября на Красной площади парад или нет? Уже вечером седьмого узнаем — парад был! Сталин стоял на трибуне, а полки прямо от Кремля направлялись на фронт. От сердца отлегло: значит, не отдадут Москву. Мы — совсем дети — по взрослому воспринимали всенародную беду. Про героизм панфиловцев, про Зою Космодемьянскую слушали, затаив дыхание, плакали по ним вместе со всеми. Через десятки лет я с семьей посетила Петрищево, Дубосеково, очень хотелось лично поклониться тем, кто жизнью своей заслонил столицу.

Наша земля была два года оккупирована врагом. Выживали... Сколько горя было, не рассказать. В Новозлатополь немцы согнали всех евреев, не успевших уехать в тыл. Взрослых заставили копать яму, потом вокруг нее поставили взрослых и детей и расстреляли всех. Закопали, но эта братская могила шевелилась два дня, а подойти к ней — значит, самому погибнуть. Помню, немцы начали преследовать мальчика, сына нашей учительницы, у нее муж был еврей. Наверное, расстреляли бы и его, но односельчане с риском для жизни прятали ребенка по своим семьям.

На оккупированной территории фашисты устанавливали новую жизнь. Наделяли каждую семью землей, заставляли ее обрабатывать, а зерно и овощи сдавать "новой власти". И нам дали такой надел, выделили для пахоты огромного быка, который пил по 10-12 ведер воды. У меня руки отрывались, пока наносишь ему столько воды из колодца.

Людей начали угонять в Германию, пришло горе и к нам. Сестер Нину и Марусю увозили дважды, но, по счастью, где-то по пути их отбивали партизаны, и они возвращались. А вот двоюродная сестра Галя пробыла в рабстве до окончания войны.

Обнищали мы за время оккупации совершенно, не было даже мыла, поэтому пережили и чесотку, и вшей. Бабушка, бывало, намажет нас дегтем и гонит на горячую печку лечиться. Какое-то самодельное мыло с каустиком варили, бензином избавлялись от насекомых.

От освобождения радость была даже меньше, чем когда разбили врага под Сталинградом. Понятно было, что хребет фашисту сломали еще под Москвой, ну а когда под Сталинградом 200 тысяч немцев в плен взяли, тут уж никакая вражеская пропаганда не срабатывала, все стало ясно. Очень хорошо помню газету, где генерал Паулюс изображен со своими пленными солдатами. Эти детские впечатления были настолько сильны, что через годы мы с семьей трижды были на Мамаевом кургане, где, склонив голову, под музыку немецкого композитора Моцарта стояли в мемориальном зале, где выбиты тысячи имен погибших в сталинградском аду. И под Курск в музей воинской славы тоже несколько раз ездили. Мне всегда хотелось отдать долг тем, кто не дожил до победного дня, передать им хоть малую часть той благодарности, которую они заслужили.

Когда немцы отступали через наш хутор — конечно, это были уже не те нахальные завоеватели, что в сорок первом году. В хуторе опять расположился немецкий госпиталь, здесь оперировали раненых и оправляли дальше. А те, кто мог ходить, особенно румыны и чехи, не раз просили у мамы гражданскую одежду, чтобы дезертировать из армии. Один все повторял: "Мамалыга, молоко, Румыния далеко". За немцами по пятам шли наши войска. Один раз приехали два велосипедиста в гражданской одежде, начали спрашивать у мамы, когда уехал госпиталь. Мама сразу поняла, что это наши разведчики. А тут как раз патруль из полицаев: "Кто эти люди?" И бесстрашная мама, не задумываясь, сказала: "Это наши родственники".

В начале сентября 1943 года в Петривский вошли регулярные советские войска. Командиру надо было узнать, занято ли немцами село Ворошиловка, и он попросил маму послать туда пятнадцатилетнего брата Петю. Но мама проявила мудрость и посчитала, что туда безопасней отправить меня. И я побежала. Четыре километра летела как на крыльях, а возле горевшей нашей мельницы, которую при отступлении подожгли немцы, попала под обстрел. Страшно было невозможно, но и повернуть назад не могла — ведь это была просьба командира советской армии! Прибежала, родственники сказали, что в Ворошиловке наши части. Надо было с донесением бежать назад. Доложила командиру как положено, так, мол, и так. Он поблагодарил маму, а потом снял с пилотки красную звездочку и подарил мне. После этого я проспала в погребе двое суток, видимо, так мой детский организм отходил от пережитого стресса.

Очень тяжело, всем хутором, оплакивали похоронки. От папы все время ждали весточку, хоть какую-нибудь. На один день заехали однажды двоюродные братья Тихон и Данила, а вот бабушка Марфа так и не дождалась своих сыновей Федора и Тихона, умерла зимой 1944 года.

В школу мы не ходили два года, занятия возобновились только после оккупации. Не было книг и тетрадей, писали на газетах. Выручал папа, он присылал с фронта бумагу, мы ее резали и сшивали в тетрадки.

Все дети хутора много работали, особенно летом. На покосе, на уборке хлеба, сопровождали машины на элеватор. Разгрузить зерно и взрослому тяжело, но мы своими слабыми ручонками старались изо всех сил. Многие мои ровесницы надорвались в военную пору так, что на всю жизнь остались больными. Кстати, моя мама была заведующей зернохранилищем, а это, как и у дяди Федора, работа на испытание совести. Она ее не разменяла ни на что. Конечно, все ждали Победу. И через шестьдесят пять лет описать невозможно то, что происходило в нашем сердце в этот день!

Наш папа окончил войну в Кенигсберге, но вернулся только осенью. Помню, в полдень подъехала машина, вышел отец в форме сержанта, с боевыми наградами на груди. Все кинулись к нему, я стою в сторонке. "А где моя Валя?" — кричит он. Уходил на войну, я маленькая девочка была, а пришел — перед ним девушка. Я даже его подарки помню: мне розовое шелковое платье, а брату большую редкость по тем временам — велосипед.

Дорогие мои, совсем скоро мы отметим 65-й День Победы. Не всем защитникам суждено было порадоваться даже первой годовщине мирной жизни. Миллионы погибли за нас с вами. Сохраните в своей душе, в своем сердце благодарную память о них. Это нужно и мертвым, это необходимо живым.

Валентина БОЛОТОВА

Газета "Вперед"