Главные новости
Есть события и даты, которые врезаются в память и не изглаживаются из нее до конца жизни, а потом входят в коллективную память людей, становясь вехами истории. Такие события, перевернувшие жизнь страны и каждого ее жителя, произошли 22 июня 1941 года и 9 мая 1945 года. Все, кто пережил то лихолетье, делят свою жизнь на “до” и “после”.
Я родился в маленьком украинском городке Кременчуге на берегу Днепра. С моей точки зрения, это самое благодатное место на земле. Мягкий климат, широкая река с нежно-желтыми песчаными пляжами. Полный загадок Диевский лес. Библиотека, где можно было часами листать старые фолианты Брема. Дворец пионеров, где я впервые взял в руки фотоаппарат, романтика пионерлагерей и даже заставленный возами городской базар с его толчеей и гомоном — все это не только формировало личность, но и внушало чувство стабильности и нерушимости миропорядка.
Репрессии 37-го года обошли нашу семью стороной. Отец, после того, как у деда отобрали лавку, пошел на завод рабочим, мать работала медсестрой. Таких, как правило, не трогали, если они не болтали лишнего в компаниях.
Большинство людей жили очень скудно, но мы, дети, другой жизни не знали, и это воспринималось как норма: мясо только по выходным, а конфеты по праздникам, и то не всегда и не у всех.
Был на улице пацан, который гонял на велике, его отец работал начальником в торговле. И хоть он иногда давал покататься, в кумирах не числился. Настоящие кумиры были на футбольном поле, поиграть с ними в одной команде было мечтой каждого мальчишки.
Дом, двор, школа, улица — все это казалось незыблемым, как скала. Радио и газеты убеждали нас, что “Красная армия всех сильней”, что врага мы будем бить на его территории “мощным ударом”. Когда прозвучала речь Молотова о начале войны, никто и помыслить не мог, что в плен попадут целые армии, а немцы дойдут до Волги.
До Кременчуга первые волны бушующей где-то войны докатились через пару недель — в город стали приходить поезда с ранеными, а уже через месяц был первый авианалет. Ночью завыли сирены, все выскочили во двор и сгрудились около недорытой щели-укрытия. Через некоторое время послышался непривычный прерывистый гул и в звездном небе появился черный крестик самолета, который двигался в сторону железнодорожного моста через Днепр.
Небо прорезали три прожекторных луча, самолет то попадал в их перекрестье, то выходил из него. Рядом с бомбардировщиком появился наш “ястебок”, истребитель И-16 (“ишак”, как его называли), и было видно, как трассирующие очереди проходят мимо цели. Но истребитель все же сделал свое дело — бомбы упали далеко от моста.
Ночные налеты продолжались еще с месяц. Стекла в домах заклеивали полосами газетной бумаги. Это якобы должно было предохранить их от ударной волны. Ночами город погружался в кромешную тьму. Если патруль обнаруживал хоть малейший лучик света из окна, хозяевам грозили большие неприятности. Газета написала о том, как жильцы в одном дворе поймали “шпиона”, который из уборной светил фонариком. Во всех дворах отрыли щели-укрытия в полный рост. По инструкции их следовало накрывать досками и засыпать землей, но досок не было, и было велено ломать заборы. Заборы жалели, думали, что они еще пригодятся, и не верили, что эта крыша от чего-то спасет. Каждый раз, когда бомба выла, казалось, что она летит прямо в щель.
У моста поставили зенитную батарею, она сбивала бомбардировщики с курса, и все ночные налеты не вредили мосту, хотя и приводили к многочисленным жертвам.
Одним солнечным днем самолет внезапно появился над городом. После нескольких залпов батареи у него из хвоста пошел дым. Батарея прекратила вести огонь, и все побежали смотреть на сбитый самолет. Вдруг дым прекратился, самолет пошел в пике и сбросил одну бомбу. Она попала в центр пролета, проходившего над фарватером, ферма рухнула в реку. Вмиг было прервано железнодорожное и водное сообщение.
Фронт подошел к западному берегу Днепра, и начался методичный круглосуточный обстрел города из орудий и минометов. Убитых и раненых уже никто не считал, пропало электричество, начались перебои с водой. Хлебные карточки ввели позже, а пока хлеб продавали по норме одну буханку в руки. Стоять в очередях было очень опасно, да куда деваться.
Отец по возрасту не подлежал призыву, он вступил в заводское ополчение, мы с мамой и младшей сестрой остались в иссеченном осколками доме.
Из города началась массовая эвакуация. Тысячные толпы с узлами на плечах потянулись к вокзалу. Уносили с собой теплые вещи, кое-что из постели, посуды да семейные ценности. В последний раз обходя квартиру, я выключил радио, полил цветы и сунул в мешок альбом с фотографиями.
На вокзале было столпотворение. Тысячи людей штурмовали вагоны поезда. Кто-то пустил слух, что на ближайшую станцию в десяти километрах от города будет подан еще один поезд. После раздумий и колебаний мы присоединились к тем, кто уходил на восток, не зная, что будет дальше, лишь бы подальше от разрывов.
Вереница людей с пожитками растянулась вдоль дороги на километр. Было очень жарко, хотелось пить, дорожная пыль набивалась в рот. К колонне с разных сторон присоединялись новые люди, по степи гнали скот, изредка нас обгоняли грузовики с людьми и разным скарбом на борту.
Впервые я услышал незнакомое слово — беженцы. Оно не требовало объяснений — вот они, люди, убегающие от войны.
К нашему приходу все пространство вокруг путей было заполнено сидящими и лежащими людьми, видно было, что они здесь уже давно. Нашли и мы себе участочек, сложили свой груз, я с чайником пошел за водой, мама достала еду, которую предусмотрительно захватила из дома.
Первая семейная трапеза вне дома, первая ночевка под открытым небом — и никакой романтики, только страшное осознание бездомности и никакой надежды, что кто-нибудь из окружающих поможет — все вокруг такие же бездомные.
Мимо станции без остановки прошел пассажирский поезд. Начались сожаления, зачем ушли из Кременчуга, мол, нужно было там ждать погрузки, но на вторые или третьи сутки на станцию пригнали длинный товарный состав. Не буду рассказывать, как проходила погрузка, об этом много писали и показывали в кино. Нам удалось в той толчее и неразберихе протиснуться в вагон. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, на крыше вагонов тоже не было свободного места, и все же погрузились не все.
Первая остановка была в Полтаве. Я никогда дальше пионерлагеря никуда не выезжал, очень хотелось посмотреть на наш областной город, но на землю спускались только по нужде (никто никого не стеснялся) да сбегать за водой. Поезд в любой момент мог свистнуть и уехать.
С большими приключениями мы добрались до Харькова — там поезд загнали в тупик. Впервые к нам пришли люди, представляющие власть. Нам объявили, что нужно идти на эвакопункт получать удостоверения эвакуированных. Эта бумажка, написанная от руки на половинке листа из школьной тетрадки и заверенная печатью, стала нашим основным документом и впоследствии сыграла решающую роль на длинном пути эвакуации. Без этой бумажки нельзя было бы получить еду, ночлег, сесть в поезд.
Харьков жил размеренной мирной жизнью. Люди ходили на работу и по магазинам, в кино шли довоенные фильмы, афишные тумбы извещали о спектаклях. Быстро я освоил трамвайные маршруты, узнал основные магазины и другие нужные места. Любовался памятником Шевченко, который видел раньше только на открытках, и громадным зданием “Дом-госпром”.
В общем, Харьков нам понравился, и мы думали в нем обустраиваться, тем более, что еще надеялись вернуться домой. Но уже недели через две начались бомбежки, жизнь в городе резко изменилась, на всех железнодорожных путях стояли вагоны с производственным оборудованием и семьями отправлявшихся в эвакуацию заводчан. Началась массовая эвакуация людей и заводов из Харькова. С товарной станции в день уходило по несколько эшелонов. Погрузились и мы. Через несколько дней нас выгрузили на станции Лиски Воронежской области. Со станции на подводах беженцев развозили по окрестным колхозам. Так мы оказались в деревне Камызино Ухоловского района. Нас поселили в большой крестьянской семье деда Калистрата. Из колхоза нам выдали продукты, и впервые после ухода из дома мама варила еду. Без формальностей ее приняли в колхоз на работу, сестра с хозяйскими девчонками играла во дворе, а я с деревенскими ребятами ходил купаться и в лес за орехами и грушами. Груши-дички, очень вкусные, росли целыми массивами, лежали на земле, как ковер.
Наша мирная, даже идиллическая жизнь продолжалась недолго. Однажды в колхозе я услышал по радио о том, что наши войска оставили Кременчуг. Стало понятно, что после форсирования Днепра в этом направлении немцы будут продвигаться быстро. И действительно, через несколько дней уже была слышна отдаленная канонада.
Теперь уже в сторону Лисок из окрестных деревень потянулись подводы с беженцами и гурты скота.
Станцию Лиски было не узнать. На всех путях стояли поезда с военной техникой, заводским оборудованием, составы с ранеными и беженцами, а люди продолжали прибывать. Погрузиться не было никакой возможности.
Спас нас случай. Дед Калистрат встретил своего знакомого, и тот отвел нас в тупик, где стояли несколько отцепленных вагонов. Мы без проблем залезли внутрь, а через некоторое время вагоны были заполнены до отказа. Мы просидели так всю ночь без надежды, что нас прицепят к составу, как вдруг вагон дернуло и он медленно поехал. Это было спасение в самом прямом смысле этого слова. Когда мы были уже в пути, до нас дошла страшная весть: станцию Лиски и все, что там находилось, немцы разбомбили дотла.
Я на практике узнал, как “широка страна моя родная”. Мы сутками стояли на маленьких станциях, пропуская военные эшелоны и составы с заводским оборудованием. Нас отцепляли и прицепляли к другим составам, и мы не всегда знали, в какую сторону едем.
Пункты питания были на больших станциях, но всем уходить из вагона было опасно — нужно было караулить вещи. Другая опасность — отстать от поезда. Поезда уходили без всякого расписания, также как и останавливались неизвестно где. Опоздавший навсегда отрывался от семьи. Тучи бездомных пацанов бродили по вокзалам и базарам, сбивались в шайки, тащили все, что можно было утащить. Пойманных били нещадно. Милиция на бездомников устраивала облавы и сдавала их в детские приемники, о которых ходили самые страшные слухи.
По сей день мне снятся кошмарные сны, что я отстал от поезда.
В один погожий день мы проехали по мосту через Волгу в районе Куйбышева, и сразу в проеме двери изменился пейзаж, лесостепь сменилась степью. После Оренбурга стало ощущаться приближение пустыни, мы въехали в Казахстан. Больше недели ехали по ровной, как стол, местности, кругом до горизонта ни бугорка, ни впадины, а из растительности только редкие кустики верблюжьей колючки. Ехали на юг, впереди был Узбекистан.
В Ташкенте наш поезд опять переформировали, несколько вагонов, в том числе и наш, отвезли на 120 километров от Ташкента. Высадили нас на станции Мирзачуль, это был районный центр того же названия. На станционном здании было и русское название города — Голодная степь. В точности названия этой местности нам вскоре пришлось убедиться.
Мама получила направление на работу в фельдшерский пункт колхоза Яшляр, который находился в 12 километрах от Мирзачуля. Сам кишлак Яшляр оказался новым поселением, в котором недостроенные кибитки стояли далеко друг от друга, а между ними — покрытая солью пустая земля.
Нас поселили в обычной недостроенной кибитке, в одной половине которой должен был быть медпункт, а в другой — наше жилье. Спали на полу на тех вещах, которые привезли с собой. Это был сладкий сон без постоянного стука колес и неотвязной мысли о том, куда нас везут. Все. Приехали.
Наступили холода. Обогревались и готовили пищу на очаге, дым от которого уходил не в трубу, а в отверстие в крыше. Работать начали с первого дня. Нам привозили гузапаю (стебли хлопчатника) с нераскрывшимися коробочками (курак), из курака нужно было извлекать недозревший хлопок. Это была не только работа, за которую, если выполняли норму, получали три трудодня, по триста граммов кукурузы на трудодень, но и топливо для очага. Пока гузапая горела, в кибитке можно было находиться без пальто, спать же ложились полностью одетыми.
Мама как служащая получала 600 граммов хлеба. Другого хлеба у нас не было. Весной, когда началась пахота, меня приняли в тракторную бригаду помощником тракториста. Моя работа заключалась в том, чтобы носить воду из арыка. У трактора тек радиатор, и через каждый круг я заливал в него ведро воды. Арык был далеко, я изматывался, но трактористов кормили прилично, и они прикармливали меня.
Летом 1942 года я твердо решил, что уеду в Ташкент поступать в ремесленное училище. Для этого были две причины: не есть семейный хлеб и получить квалификацию. Из скудных запасов меня собрали в дорогу, и я пошел в Мирзачуль ждать поезда на Ташкент. До этого я туда уже ездил на крыше или в собачьем ящике, были такие короба на раме у колесных пар.
Ремесленное училище №5 было на базе завода «Ташсельмаш». До войны на нем изготавливали разную сельхозтехнику, в войну его передали наркомату минометного вооружения. Завод выпускал самую массовую 82-миллиметровую мину.
В училище были три учебные группы: литейщиков, токарей и электриков. Меня зачислили в электрики.
Ремесленная форма была более чем кстати: мою курточку еще можно было поносить, а ботинки совсем расползались, подметка была замотана проволокой. На покупку новых ботинок не хватило бы всего нашего семейного состояния. В училище была рабочая пайка 800 граммов хлеба и трехразовое питание в столовой. Несмотря на то, что 800 граммов мы никогда не получали (дай бог 700), а из баланды тоже исчезало 20 процентов гущи, по сравнению с другим населением мы считались сытыми.
Меня поставили к энергетикам механического цеха. В нем обрабатывали чугунные отливки корпусов мин, кроме того, каждый корпус испытывали на прочность, закачивая в него воду под высоким давлением.
Энергетики обеспечивали работу всего силового и осветительного хозяйства. Перематывали и перебирали сгоревшие моторы, чинили пусковую аппаратуру, лазили по фермам, заменяя лампы, ремонтировали распределительные щиты и, самое главное, подводили электропитание к новому оборудованию, которое продолжало прибывать из прифронтовых городов.
Когда в Ташкент привезли оборудование электрокабельного завода, вся наша ремесленная группа была брошена на его монтаж. Все работы велись одновременно: зэки возводили стены цехов, монтажники на месте будущих цехов устанавливали оборудование, а наша группа подводила к станкам кабели питания и монтировала всю коммуникационную аппаратуру. Еще велись строительные работы, а завод-гигант уже выпускал продукцию, и все это за полгода.
На эвакуированном из Ростова-на-Дону заводе “Красный Аксай” производили снаряды для “катюш”. Нашей группе было поручено собирать “девятую сборку”. Это подвижный электрозамыкатель, который обеспечивал подрыв снаряда. Точная и ответственная работа проходила двойной контроль в ОТК и военной приемке.
Работа во всей стране велась в две смены по 12 часов с часовым обеденным перерывом и пересменкой раз в неделю. Вся профилактика и текущие ремонты велись в обед, чтобы оборудование в рабочее время не простаивало. Люди были измотаны до крайнего предела. Отвлекали от работы только на митинги 1 мая и 7 ноября, на которых партийные и комсомольские функционеры, а также подготовленные рабочие произносили пламенные речи.
Внеочередной митинг состоялся зимой 1943 года по случаю изготовления трехмиллионной мины. Сама мина стояла на возвышении, на ней белой краской было написано “Смерть немецким оккупантам”.
Поразила мысль: таких заводов, выпускавших мины, было пять, кроме того, были заводы, выпускавшие артиллерийские снаряди, бомбы, торпеды и сотни миллионов патронов к стрелковому оружию. Если считать, что один снаряд мог поразить одного противника, получалось, что убитых немцев должно было быть порядка 25 миллионов. Стоя в общей массе людей и слушая зажигательные речи ораторов, я думал, что это есть на самом деле.
Мы, рэушники, работали по 8 часов, у нас был выходной каждую неделю, да еще 2-3 раза в месяц теоретические занятия. Конечно, нашу работу по напряженности нельзя сравнивать с работой заводских рабочих, но за нее мы никогда не получали никаких денег, хотя в ведомостях расписывались. Деньги оседали у мастеров и руководства училища, считалось, что они идут на благоустройство нашего быта.
Деньги во время войны — это особая тема. В магазинах на них без карточек нельзя было купить ничего или почти ничего. На базаре можно было купить все, но цены были запредельными. При среднем заработке 1000 рублей в месяц буханка хлеба там стоила 100 рублей. Как эти буханки, носильные вещи и другие товары оказывались на базаре и кто с этого что имел, не было секретом. Работала четко отлаженная параллельная экономика, и ее даже нельзя назвать подпольной. Милиция регулярно устраивала облавы, задерживала теток, торговавших семечками или пирожками, да пацанов, шнырявших по рядам. Крупные спекулянты, воротилы торговли и злачных мест никогда не были на скамье подсудимых.
Слово “спекулянт” сейчас малоупотребимо, но в войну и послевоенное время оно было очень распространено. Вот его определение из словаря 1949 года: “Спекуляция. В СССР преступление, состоящее в скупке и перепродаже с целью наживы с/х продуктов и предметов широкого потребления”.
Воров и бандитов судили пачками, но число их только росло. Из квартир уносили все, что можно унести, но особо искали хлебные карточки. Выйти на улицу в темное время суток значило подвергаться опасности быть раздетым догола.
Общагу ремеслухи боялись и обходили ее стороной, в ней была не одна “малина”. Каждый раз после удачного “дела” из комнаты, где гуляли, раздавались блатные песни и на весь коридор тянуло пряным запахом анаши.
И директор, и его зам по воспитательной и политической работе, и комендант общежития, проходя по коридору, делали вид, что ничего не замечают. Это была плата за то, чтобы склады, столовку и хлеборезку не трогали и относительно не баловали в общежитии. Но все равно каждый знал, что, ложась спать, ботинки нужно класть под подушку да и одежонку ближе к телу.
Как ни суров был быт военного времени, были и развлечения, и то, что называли “культурными мероприятиями”. В заводском клубе кроме лекций “на тему дня” крутили фильмы, выступали с концертами артисты, в городе работали театры.
В училище был организован хор. Руководителем пригласили дирижера оперного театра Даниаха. Всесоюзно известный дирижер работал с нами за буханку хлеба и обед из общего котла. Это была хорошая плата.
Мы пели русские народные песни, песни военных лет, а когда у нас появился хороший солист — хоры и арии из “Кармен”. Большой популярностью пользовалась английская солдатская песня “Путь далекий до Тепирери, путь далекий домой, путь далекий до милой Мэри и до Англии самой”.
Война и лишения не убили в людях тяги к прекрасному.
В мае 45-го Победу ждали со дня на день, но когда пришел день 9 мая, он стал, как внезапный шок, как вспыхнувший свет среди тьмы. Ночная смена окончила работу, а дневная не пошла к станкам, все собрались на заводском дворе, и митинг этот не был похож на казенное мероприятие. Люди дали выход копившимся годами чувствам. Плакали от радости обретенной жизни и от горечи утрат. Впервые обе смены разом ушли домой, а назавтра уже рабочий день стал восьмичасовым. Это было первым самым ощутимым благом Победы, о котором устали мечтать.
Впереди был самый неурожайный 1946 год, другие тяжелые испытания, но смертельная опасность, нависшая над страной, как тогда казалось, отступила навсегда.
Прошло 65 лет после окончания Великой Отечественной войны, в стране изменился политический строй, была отменена цензура, а президент Дмитрий Медведев призывает к правдивому отображению событий того времени “без лакировки и ложного пафоса”.
Одним из событий войны была не имевшая исторического аналога эвакуация многих миллионов людей и целых отраслей промышленности в тыл страны. У каждого пережившего это событие свой опыт, но пока еще нет фундаментального исследования о вкладе в Победу перемещенных людей и производственных мощностей.
После окончания войны многие эвакуированные предприятия остались на месте, дав импульс развитию регионов. Так, промышленный потенциал Ташкента вырос по сравнению с довоенным уровнем в десятки раз, он стал нашим индустриальным гигантом на Востоке страны.
Загорск не обошел стороной переезд заводов. Молодые тогда ЗОМЗ и ЗЭМЗ были эвакуированы в Томск и Вятские Поляны, где вносили существенную лепту в общую Победу. Эта страница истории города должна быть предметом исследования наших краеведов, чтобы в далеком будущем об этом помнили и знали.
Исаак МАРОН
опрос
Какой социальной сетью Вы чаще всего подьзуетесь?
