День Победы

ВОЙНА РАСЧЕЛОВЕЧИВАЕТ И УБИВАЕТ

31 мая 2010 1860

Внук есаула, сын потомственного казака и дворянина, лишившийся еще в младенчестве своего отца по решению тройки НКВД. Тогда, в тяжелые времена красного террора и сталинских репрессий, опасаясь за своих близких, ему приходилось держать все это в страшнейшей тайне.

Кузнецов Владимир Александрович родился во время Гражданской войны — 12 октября 1920 года в небольшой семье. Отец Владимира — донской казак и потомственный дворянин, вопреки запретам своих родителей женился на простой неграмотной девушке из крестьянской семьи. После окончания Лесотехнической академии он вместе с женой переехал в Царицынскую губернию (в 1925 г. переименована в Сталинградскую губернию, в 1961 г. — в Волгоградскую область. — Ред.) работать лесничим. Счастливая молодая семья воспитала двух детей — маленького Владимира и его старшую сестренку.

В годы Гражданской войны, когда мальчику еще не исполнился год, начался беспощадный массовый террор по отношению к казачеству, дворянству и духовенству. Именно тогда в дом его родителей ворвались вооруженные люди в форме и потребовали отца Владимира последовать за ними для проверки документов служащих в лесничестве. Спустя недолгое время из глухой лесной чащи, словно раскат грома, прогремели два выстрела, страшно завыла любимая собака отца и, сорвавшись с привязи, ринулась в глубь чащи к убитому хозяину. Так Владимир потерял своего отца.

Мать долгое время не могла смириться со смертью мужа и от сильных переживаний лишилась рассудка. До ее выздоровления воспитание детей взяла на себя бабушка.

— Ваше происхождение и расстрел отца как-то отразились на дальнейшей жизни?

— После смерти отца моей семье выдали справку о том, что отец погиб при исполнении должностных обязанностей во время нападения бандитов. Эта справка дала мне в дальнейшем возможность отучиться в академии и избежать репрессий. Я мало знал о причинах расстрела отца, мать боялась об этом рассказывать, старалась сменить тему, когда мы с сестрой расспрашивали ее. Я думаю, что она и сама немного знала об этом.

О том, что отца расстреляли по решению тройки НКВД, узнала моя сестра, уже после распада СССР.

— В каких войсках служили во время Великой отечественной войны?

— Когда мне исполнился 21 год, меня досрочно выпустили из Военной академии связи им. Буденного, и я попал на фронт в действующие войска первой гвардейской армии начальником подвижного цеха по ремонту радиоаппаратуры. Служба для меня началась в связи.

В 1943 году по моей же просьбе меня перевели в стрелковую дивизию. Здесь молодому, жаждущему приключений юноше, было, конечно, интересней служить — с опасностью лицом к лицу столкнулся, приходилось и на животе под пулями ползать, и пленных брать. Иногда было так тяжело, что смерть казалась избавлением. И это не пустые слова. Через год с лишним меня контузило, я попал в госпиталь, долгое время провел в бессознательном состоянии.

— Солдаты дорожили своей службой в роте связи?

— Безусловно. Связисты считались “фронтовой интеллигенцией”. За годы службы в стрелковой дивизии я много чего повидал: как гробят пехоту, страшнейшие обстрелы, бомбежки. Сам находился на грани жизни и смерти после контузии. В роте связи был хоть какой-то шанс выжить, а в стрелковом батальоне — шансы минимальны. Управление связи зачастую находилось в двух-трех километрах от передовой, а на войне эти километры решали солдатскую судьбу.

— Были ли случаи потери связи между батальонами?

— Конечно, были. В мои обязанности входило обеспечение и поддержка связи между батальонами, а также связи с ними их командиров. В лучшем случае, связь с полками прерывалась, когда связист не мог устранить какие-то неполадки, в худшем же — когда полк был полностью разбит.

Помню как-то, во время боя, когда мы преследовали отступающего противника, с одним из батальонов была потеряна связь, я отправился туда для выяснения обстановки. Подхожу к поляне, где располагались связисты с аппаратурой, вдруг над моей головой пулеметом срезает ветки, немцы заметили меня. До места пришлось ползти на животе. Когда я приблизился к радиостанции, оказалось, что в живых никого не осталось, рядом с радиотехникой лежало тело связиста. И таких случаев было много.

— Уступали немецкой технике наши советские танки и самолеты?

— Да, уступали. Немецкий “тигр” был гораздо мощнее. К началу войны у нас почти не было наших танков, мы получали танки английские и американские, они слабые, горели как свечки.

Помню, когда я только прибыл на фронт, меня поразила трагическая картина, происшедшая прямо на моих глазах. Над головой в небе бой с фашистом вели два советских самолета. И хотя русские машины были гораздо маневреннее, один из наших самолетов был подбит немцем, второй же улетел прочь. Скажу честно, на меня увиденное повлияло очень сильно, обидно было за нашу армию, что вынуждены терпеть поражение из-за устаревшей техники. Позднее уже появились советские танки Т-34 — пожалуй, лучшие наши танки, которые могли сравниться со многими немецкими.

— Какого оружия боялись немцы?

— Конечно же, боевой машины реактивной артиллерии — миномета БМ-13, который по-простому называли “катюша”. Немцы ее очень боялись и охотились за ней: как даст выстрел, сразу самолеты разведывательные в этом направлении летят, ищут ее. А наши солдаты уже сменили позицию и замаскировались. “Катюши” — грозное оружие, во время залпа все ракеты выпускались практически одновременно — за несколько секунд территорию в районе цели буквально перепахивали, все огнем горело.

Ехали мы как-то с солдатами зимой на машинах, мороз, кругом снег, и я чувствую, что как-то странно трясет нас, как будто по буграм движемся. Оказалось, что мы ехали по трупам итальянцев — немецких союзников, по которым бомбили наши “катюши”. Жуткие ощущения были, да и жалко этих итальянцев: они воевать-то не хотели, поэтому, когда наши советские войска наступать начинали, немцы их всегда вперед ставили, в авангард, своего рода штрафные роты были.

— По-вашему мнению, штрафные роты существенно отличались от обычных стрелковых?

— Разница была очень существенная. Штрафные роты, как правило, всегда посылали в самое пекло, под шквальный огонь.

— Расскажите о фронтовом быте и солдатской жизни, как кормили, как с гигиеной обстояли дела?

— Ну, питание было как организовано? При каждом полку имелась специальная служба обеспечения. Как правило, кормежка два раза в сутки — днем и вечером. Прибывает кухня передвижная, привозит котлы с горячим. Гречка только по праздникам, обычно лишь пшенка, перловка. Очень редко тушенку давали — большая радость для всех солдат была. Это когда находишься в обороне или не в боевой обстановке. Когда в бой идешь, то кормить особо некогда было. Утром привезут пшенку, 800 грамм хлеба и все, а второй раз уже больше не приезжали. Растягивали хлеб на весь день, еле ноги передвигали.

С гигиеной проблематично было, особенно когда в наступление шли, а так в бочках мылись, были в роте даже бани-каменки с паром. Однако от вшей, скажу честно, это мало помогало.

— Женщины в части были?

— Большинство женщин служило в более высоких инстанциях. У нас были только санитарки и врачи при батальонном госпитале. Относились к ним хорошо, жалели их, ведь они за жизни наши боролись.

— Перед боем выпивали наркомовские 100 грамм?

— Да, было такое. Перед боем для храбрости солдатам наливали по 100 — 150 грамм водки. После окончания боя, если еще и с удачей все проходило, мы со связистами шли в батальон связи и там уже больше 150 грамм могли выпить.

— Солдаты молились на фронте?

— Честно говоря, не замечал. В основном в годы советской власти большинство людей стали атеистами и безбожниками, в Бога мало кто верил.

— Какие вещи всегда были при вас, а что старались не носить?

— Оружие, конечно, всегда при себе, планшет или сумка, в которой у меня лежали важные радиоданные, записи солдат. И в принципе больше ничего не носил с собой.

— Пленных немцев видели, какое отношение к ним было в вашей роте?

— Пленных много видел. Высшее руководство к ним относилось с военной точки зрения, как к источнику важной военной информации. Были случаи, когда конвоиров, отвечающих за пленных, приговаривали к смерти, если те не доставляли немцев до места назначения.

Простые же солдаты по-разному реагировали на пленных. Когда, к примеру, мы выигрывали бой и особенно если без потерь, то их никто не трогал. Если же в бою на глазах убивали товарищей, то пленных мимо солдат лучше было не проводить.

— Как немцы вели себя на допросах?

— Обычно, на допросе для пленного хватало только одной словесной угрозы, что если будет молчать — расстреляем на месте. Они сразу выкладывали всю нужную информацию. Но, были, конечно, и исключения, попадались и фанатики.

— Ваши боевые награды?

— Орден Мужества, орден Великой Отечественной войны, два ордена Красной Звезды, медали “За боевые заслуги”, медаль “За победу над Германией”. За освобождение города Сталина от немцев мое имя вписано в приказ от 8 сентября 1943 года об объявлении благодарности за отличие в боевых действиях.

— Какое у вас отношение к Сталину и к партии?

— Честно скажу, отношение было плохим с самого детства. Я не любил Сталина из-за репрессий, террора, в первую очередь из-за того, что расстреляли моего отца. У меня много примеров, когда хороших людей арестовывали за неверное высказывание, когда сыновей и дочерей заставляли отказаться от своих родителей. Я по-другому просто не могу к нему относиться.

После войны в 1947 году я прибыл в академию доучиваться и встретил там своего командира, генерал-майора. Хороший был человек, честный, справедливый, а главное — храбрый, я его очень уважал. Он узнал меня, мы с ним долго беседовали, вспоминали войну, былые годы. Я всегда помнил его веселым и жизнерадостным человеком, а тут он показался мне сумрачным и обеспокоенным. В то время, спустя два года после того, как миновала Великая Отечественная, Сталин начал вести судебные процессы и разбирательства против партийных и государственных руководителей, так называемое “Ленинградское дело”. Много позже я узнал о судьбе генерала, он был осужден и приговорен к расстрелу.

— Когда узнали о Дне Победы, что чувствовали?

— Мы в это время были в Австрии. О конце войны узнали сразу. Радисты же всегда рядом со связью, не то, что солдаты в окопах, — по радиоприемнику услышали. Чувство облегчения переполняло до краев. Радовался, что жив остался, всю войну думал, что не доживу до этих радостных дней.

Война — это очень страшно. Начиная от Сталинграда и до Днестра, такие огромные и кровопролитные битвы были, и мы все это выдержали, вместе прошли, со всем справились.

— Как складывались ваши послевоенные годы?

— После войны я служил за границей. В 1947 году доучился в академии связи. Переехал жить в Сергиев Посад, женился. Живу и радуюсь, что наши дети ничего этого не видели. Ведь нет на свете ничего хуже, нелепее и ужаснее войны. Любая война расчеловечивает и убивает все духовное в людях.

Справка

Особая тройка НКВД — орган внесудебного вынесения приговоров, существовавший в СССР, обычно на уровне области. Состояла из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора.

Ольга НЕЯСКИНА

Газета "Вперед"